На берегу незамерзающего Понта

За этим было занятно наблюдать со стороны. Еще более занятно — изнутри, со сцены, когда вместо Мироша-автора включался Мирош-исполнитель. Больше, чем вокалист. Неизвестно с какой луны свалившийся. Но рок-музыка приемлет даже самые странные тексты. Такие как:

Девочка, твой Кай триста лет как труп.

А любовь все корчится в келье.

Девочка с улыбкой замерзших губ —

Снежной королевы похмелье.

В конце концов, бывало и хуже. Не стадион. Не главная сцена в Костшине-над-Одрон. Продрогшая толпа у Потемкинской лестницы. И где-то там, в толпе, девочка. Он физически ощущал ее присутствие. На нее был настроен его внутренний датчик, а своим датчикам Мирош доверял. Точно так же на последнем аккорде он почувствовал и то, что она исчезла. Что ее нет среди этих людей с поднятыми воротниками.

Просто отпустило — и все. И только сейчас он ощутил, какое напряжение владело им все это время. Как во время секса. Хлопки и улюлюканье вместо оргазма. Тупо симулирование. Он растянул губы в улыбку и махнул рукой, прощаясь.

В очередной раз музыканты сменились неутомимым ведущим, а группа «Мета» ретировалась в сторону. Мирошу не было ни до кого дела. Бросил гитару Фурсе с быстрым распоряжением: «Зачехли!» — и рванул туда, где ее оставил, к ступенькам, к краю, где они примостились с той ненормальной в красной куртке и с розовыми волосами.

Не было. Ушла.

В ушах закладывало от грохота аппаратуры, а она ушла. Второй раз упустил.

— Бред, — пробормотал Мирош, коснулся ладонью каменного парапета, на секунду прикрывая веки и отгораживаясь от пустоты. Что такое секунда? Волна набежит и схлынет. Потом в его глаза снова вернется свет, и мир окажется неожиданно окрашенным в серый, совсем не апрельский цвет. Скорее ноябрьский. Не желая мириться и совсем не думая, что делает, он легко запрыгнул на тот самый парапет и стал оглядываться по сторонам, надеясь заметить если не Девочку, то хоть вот то… розововолосое. Ни-хре-на.

— Ты сдурел? — раздалось снизу в попытке перекрыть музыку. Мирош опустил глаза. У его ног вместо целого мира стоял один Фурсов.

— Со мной случается.

— Я в курсе. Гитару за тобой таскать я не подписывался. Мне своей хватает.

Мирош широко улыбнулся и спрыгнул на землю, оказавшись возле приятеля. Отнял у него инструмент, после чего спросил:

— Где этот идиот?

— Лёха домой повез. Пусть проспится, к вечеру отпустит.

— Крепко его…

— Ангельская пыль. Не кипятись, никто ничего не заметил.

— Как он играл вообще?

— Ну, главное же, что играл. Сам знаешь, чем сильнее обдолбается, тем лучше выходит.

— Ты хоть помнишь, когда Гапон в нормальном состоянии последний раз что-то делал? — Мирош обернулся и посмотрел на море. Черт бы его подрал, тоже серое.

— Перебесится.

— Или сдохнет, — пробормотал Мирош. — Долго тут еще?

— Ты собрался выдержать до конца?

— Мне Милу надо дождаться.

— Да я ее вообще не видел. Она есть?

— Должна быть. Слышал — ее имя на все лады. Благотворительница, блин.

— Не ки-пя-тись, — повторил Фурса. — Ты за нее не отвечаешь, она тебя на двадцать пять лет старше.

— Отсутствие взаимной ответственности в моей семье — иллюзия. Возьми сраный чехол, курить хочу, — Мирош всучил обратно Владу свою гитару и потянулся к карману куртки. Было чертовски, чертовски холодно. И хотелось не столько курить, сколько забухать. Просилось прямо. Забить голову чем-то еще, кроме Милы. А то и самому до дурки недолго. Отец, может, и не запрет, да он сам попросится. Безумие передается генетически или это его штырит от одной мысли, что матери и правда нигде нет, а это может означать практически все что угодно? Столько времени потратить на организацию чертова концерта и не приехать. И Мирошниченко-старший не смог, прислал вместо себя помощника. Один Мирош — как штык.

Достал сигареты, зажигалку, нервно закурил. У него тоже был отходняк. Свой собственный, после выступления. Или после «Девочки со взглядом». С ним случалось, он пел и обкурившись травы, но Гапоновых штучек никогда в жизни не отмачивал. Просто для легкости. Для чувства свободы. Музыка давала ему свободу, но иногда хотелось свалить от всего, совсем от всего. Тотальный контроль. А они еще не добились ничего из того, что он планировал.

Да, прошлый год стал прорывом. Конкурсы, Польша, студии звукозаписи и приглашения от столичных клубов. Но все это по-прежнему далеко от его собственных представлений об их будущем. Вся жизнь — отдельные песни, написанные спонтанно. Столько материала — на два альбома хватит, но по сути ничего путевого, с чем можно лезть дальше. Себя оценивать — как и копаться в себе — Мирош умел виртуозно. И от этого тоже хотелось свободы. Чтобы просто делать — не думать.