На берегу незамерзающего Понта

«Не понимаю. Проблема в чем? Ты берешь жениха. Я беру Фурсу. Идем в кино! Будет весело».

«Обхохочешься!» — тоже закатив глаза, констатировала Полина.

Вероятно, вдохновленный ее реакцией, Мирош принялся повторять свой маневр с завидным постоянством. Менялись лишь места, в которые он ее приглашал.

«Давай поужинаем в воскресенье где-нибудь, когда вернешься», — прозвучало буквально через неделю.

«Вместе?» — уточнила Полька, не веря своим ушам.

«Ну да, — как ни в чем не бывало, кивнул Мирош, — если тебя твой встречает, втроем можно, я бар прикольный знаю, мы там играли».

«Ты придуриваешься или пьяный?»

«Нормальный я!» — насупился он. Только затем, чтобы в следующую же пятницу повторить разговор с точностью до интонаций. Только цель назначения была новая. Мирош был тот же. В футболке поло и джинсовой куртке с закатанными рукавами. На макушке красовались очки от солнца. И май тогда полноценно вступил в свои права.

«Уже экскурсии на Воронцовский маяк открыли. Давай сплаваем. На катере».

«Идиотизм!» — вздохнула она и демонстративно сунула в уши наушники.

Самым удивительным было то, что ее раздражало как его присутствие, так и отсутствие.

Если он не являлся в первые же пять минут поездки, Полька начинала незаметно поглядывать по сторонам, а когда он усаживался, наконец, рядом, принималась сердиться и на него, и на себя. Глупее ситуации она не знала за все двадцать лет своей жизни. И все же ловила себя на мысли, что это их подобие дружбы становится для нее привычным, обыкновенным, и некоторые вещи были теперь сами собой разумеющимися. Например, его редкие чаепития в ее доме.

Первое случилось неожиданно. В день, когда и без Мироша все шло наперекосяк. Мать застряла в Ильичевске, о чем предупредила Полину, чтобы та добиралась домой сама. Что не оказалось бы проблемой, если бы Затока не встретила шумным холодным ливнем, в то время как Одесса провожала ярким солнцем и почти летней жарой. Для полного счастья у Полины, промокшей в первые же пару минут до нитки и начинавшей дрожать в тонком топе и юбке, разрядился телефон.

Волшебного зонта в Мирошевом рюкзаке не нашлось. Зато, критически осмотрев ее самым внимательным взглядом — по всему телу, сканируя налипшую на него ткань, очерчивающую нежные изгибы — он стянул с себя тонкую, но какая была, куртку и накинул ей на плечи. То ли ее спасал от холода, то ли себя — от соблазнов.

«Далеко?» — спросил он, тогда как по его лицу блестящими дорожками стекала вода, а футболка теперь мало чем отличалась от По́линого топа.

«По такой погоде — на другой планете», — хмуро ответила она и решительным шагом двинулась со станции. Вопреки ее ожиданиям или, наоборот, подтверждая опасения, он даже не думал отставать. Только на ходу выхватил из рук рюкзак, буквально дернув на себя. А когда тот оказался у него, расплылся в дурацкой улыбке, будто бы выиграл главный приз, да так и продолжил шлепать следом за ней по лужам. Вернее сказать, по рекам. Сплошным рекам, в которые превратились дороги. Ему все как с гуся вода. Разве что чуточку нахохлился, как гигантский птенец, но улыбки из глаз это не выбило. На редкость раздражающей улыбки отчаянно раздражающих глаз.

Ворота открыла мама. С зонтом, который по определению должен был бы помочь ей не промокнуть, но единственное, в чем он помогал — быть похожей на Мэри Поппинс, которую вот-вот унесет ветром.

«Настоящий ураган!» — радостно и звонко, очень молодо поприветствовала дочь Татьяна Витальевна. И уставилась на ее спутника, несколько растерявшись.

«Это — Мирош!» — бросила Полина, не сбавляя темпа. Под крышу, в тепло, что было единственно важным сейчас.

«Я помню», — еще более растерянно ответила мать. Мирош весело пожал плечами, к слову, совершенно мокрыми, хоть футболку выжимай. И сообщил:

«Я рюкзак занесу и все».

Этой фразы хватило, чтобы в матери включилась временно выбитая из колеи хозяйка. Хозяйка не только дома, но и целого пансионата. И вообще — по жизни.

«Цыц! Разогнался! А ну живо в дом, на кухню. И переодеваться! Холодно. Гена-а-а!» — последнее звучало в сторону гаража, где ковырялся их рабочий. Мирош, мастер спонтанных решений и импровизаций по ходу пьесы, кажется, и сам растерялся.

«Да я только рюк…»

«Гена-а-а! Джинсы и рубашку тащи!»

«Чего?!» — окончательно обалдел Иван.

А двадцать минут спустя сидел переодетый в слишком короткие и слишком широкие для него брюки и старую байковую рубашку. Чистые и пахнущие лавандой. А чай пахнул жасмином. И кухня — смородиновым пирогом. Тетя Галя крутилась у плиты. Татьяна Витальевна с ней переругивалась. И вопросов лишних никто не задавал.

Никто, кроме Польки, появившейся в кухне в сухом платье и с распущенными волосами.

«Надолго обосновался?» — спросила она со смехом.

«Пока не согреется! — безапелляционно ответила мать, не дав адресату вопроса и рта раскрыть. — Или ты хочешь, чтобы он заболел? Между прочим, твоя прабабушка от пневмонии умерла».

«Сейчас с медициной получше», — посчитал своим долгом вставить Мирош и посмотрел на Полину, дескать, это все не его вина.