На берегу незамерзающего Понта

— А если денусь я? — спросила Полина, повернув голову и уткнувшись носом ему в шею.

— Очень хочется?

— У меня по-прежнему есть жених.

— Не скажу, чтобы меня это устраивало, — хохотнул Мирош. — Но пока… давай просто пойдем домой вместе. Думать начнем позже.

— По тебе больше похоже, что ты вообще никогда не думаешь, — улыбнулась она, но теперь сама взяла его за руку, и они шли, не замечая ни времени, ни расстояния, ни людей, встречающихся им по дороге. Даже если бы над их головами разразилась гроза — они бы и ее не заметили. Не думали, не разговаривали, лишь чувствовали тепло ладоней, которыми соприкасались. Этого было достаточно и значило так много, как никогда до или после. Полька глупо улыбалась до самого дома, где под калиткой они остановились и некоторое время продолжали молчать.

— Я пойду, — сказала она наконец.

— Да, хорошо, — кивнул Мирош. — Я тоже. Вставать рано, репетиция. Мы увидимся?

— На репетиции? — хохотнула Полина. — Нет.

Он в ответ расплылся в дурацкой улыбке.

— Когда-нибудь мы обязательно поубиваем друг друга, Зорина. Не на репетиции. В Луна-парке. А?

— Я подумаю, — Полина толкнула калитку.

— Спокойной ночи.

— Пока! — попрощалась она и вошла во двор.

Он остался один.

На несколько оглушающих секунд замер в этом времени, в котором еще звучал ее голос. Словно бы для самого себя продлевал мгновение прощания. И не мог с ним смириться. Не хотел принимать. Ее «подумаю» — отринуть бы, да никак. Мирош так и стоял у калитки, закрывшейся за ней. Потом медленно побрел вдоль ограды, вглядываясь в коттедж. Вот прожужжало что-то мимо уха. Вот негромкий хохот со стороны пляжа — первый час июльской ночи, в которую не только он не желал терять ощущения счастья. Вот свет, загоревшийся в ее окне. Иван глубоко втянул носом воздух, пропитанный ароматом моря и роз, окружавших дворик.

Сейчас постоит еще чуток. И уйдет к себе. Думать, как она здесь разделась ко сну и забралась под простыню. Как гладкое белье касается ее тела. Как в его ладони поместилась бы ее грудь.

Шаг — и он снова, как только в утро этого бесконечного дня, перемахнул через низенькую ограду напротив По́линого окна. Только теперь себя на месте уже не удерживал. Почему-то точно знал, что она, как и он, ждет этих шагов на самом краю их общей пропасти. Приблизился к дому. Постучал по прохладному стеклу, за которым все еще горела лампа.

Она подошла не сразу и застыла у занавески в раздумьях.

— Между прочим, я сплю, — сказала Полина, когда все же распахнула окно.

— Еще нет, — шепнул Мирош. Ухватился ладонями за раму, подтянулся на руках и оказался на подоконнике. И их лица — рядом. Его в полумраке, ее — в полусвете.

— Потому что ты не даешь, — она внимательно следила за его перемещениями, не двигаясь.

— Потому что не можешь.

— Потому что ты не даешь!

— Нет. Потому что ты не можешь.

И вновь его ладонь легла на ее затылок. Кепку он снял. И глаза его чуть блеснули из темноты.

Он снова ее поцеловал.

Тепло. Мягко. Нежно. Касаясь языком. Обволакивая истомой. Вытесняя из мыслей все, что в этот миг не имело значения. Она принимала его поцелуй, позволяя себя целовать. Губы ее были податливыми и обманчиво безвольными. Мирош обхватил ее талию, притягивая к себе и теряя голову от ощущения ее тела в своих руках. Пальцы скользнули под майку, чуть-чуть, почти невесомо лаская поясницу. И дальше этого он идти себе не позволял — тем, что осталось от разума. У Полины разума оказалось немного больше. Она уперлась руками в его плечи, отталкивая от себя, едва почувствовала его пальцы на своей коже. И он тут же ее отпустил. Немного отвел в сторону голову и затуманившимся взглядом вгляделся в ее глаза. Ничего они не льдистые. Она сама — не снежная. Топленое молоко. Слоновая кость. Шелк цвета айвори.

— Я ничего не сделаю, — пробормотал Мирош. — Пока не захочешь — ничего не будет.

— Ты точно никогда не думаешь, — с улыбкой возмутилась Полина.

— Дикое существо. Живу инстинктами. Хочу тебя поцеловать.

— Я с дикарями не целуюсь!

— А между тем, уже два раза за вечер. Бог троицу любит. Иначе точно ни ты, ни я не уснем.

— Ошибаешься, — Полина скрестила на груди руки. — Я буду прекрасно спать крепким сном.

— Плюшка-врушка.

— Ничего ты не знаешь, понял?!

— Не шуми, мать разбудишь. Я влюбился в тебя, поняла?

— Не дура.

— Ну и все. Иди сюда. Еще раз и уйду.

— Нет.

— Моя бессонница будет на твоей совести.

— Как-нибудь переживу.

Мирош тихонько засмеялся. Поймал ее ладонь и легко поцеловал запястье, пока Полина не успела снова отдернуть руку. Даже кольцо на ее пальце сейчас не мешало. Она права — он не думает. Во всяком случае, не о кольце. Просто ощутил, как коснулся его. И тут же затолкал поглубже осознание, что это чужое кольцо. Он ведь и правда влюбился. Так какое все остальное имеет значение?

Выпустил ее и, прежде чем уйти, несколько мгновений молча прислушивался к ощущениям. И своим, и Полиным. А потом разомкнул губы и медленно, по слогам прошептал:

— Зо-ри-на.

И словно ответом ему заверещал в кармане телефон, раскалывая их полумрак и полусвет в осколки.