На берегу Тьмы

Агафья теперь жила на хуторе вместе с Катериной, Александром и маленьким Сашей. Бывая в лавках в Бернове, бедная кухарка то и дело встречала баб, которые бесстыдно нахваливали украденные приготовленные ею запасы:

– Ох, и огурцы у тебя, Агаша! Дашь рецепт?

Волна поджогов имений и убийств помещиков прокатилась по всей губернии. Малинники, принадлежавшие Татьяне Васильевне, оказались разорены и частью сожжены. Старуха Юргенева, наслушавшись ужасов, как расправляются с помещиками, умерла от страха, не дождавшись прихода большевиков в Подсосенье. Что, впрочем, не помешало крестьянам разграбить имение после кончины старухи. Вере стоило больших трудов отпеть и похоронить мать как полагалось – ведь даже старушечью одежду, и ту всю растащили.

Катерина надеялась, что Вера с мужем уедут вслед за Николаем, но этого не произошло. Петр Петрович остался главным и единственным врачом больницы, пациентов которой оказался не в силах оставить на произвол судьбы. А Вера слишком любила своего мужа, чтобы бежать одной.

Стояла душная июньская ночь, когда воздух лениво замирал на месте и не двигался, не приносил долгожданную прохладу даже с наступлением темноты. В Сандалихе легли спать. Агафья после тяжелого дня прикорнула на кухне – оттуда доносился ее усталый храп.

Катерина долго не могла уснуть и ворочалась на жаркой, топкой перине: в преддверии близких родов ее мучили изжога и мысли, как жить дальше.

Землю сандаловского хутора до этой поры пока никто не трогал, хотя крестьяне не терпели хуторов и отрубников и хотели бы вернуть Сандалиху в общину, за что несколько раз высказывались на собраниях. Но пока не решались – боялись и уважали бывшего управляющего. К тому же помнили, как он выступал за большевиков.

Весной с трудом удалось отсеяться. Продотряды изымали хлеб: выделяли двенадцать пудов зерна на едока, а все остальное забирали, оставляя деньги или квитанции, за которые ничего нельзя было купить. Запасы, сделанные прошлым летом и осенью, съели, а нового урожая нужно было ждать. Агафья, изловчившись, научилась варить суп из крапивы и щавеля, чем и спасала семью. Но Катерина знала: в деревне уже голодают, еще немного – и голод доберется и до Сандалихи.

Александр, как теперь повелось, устроился отдельно за перегородкой. По-прежнему говорил, что беспокойно спит и не хочет тревожить, но Катерина знала, что он привык один и что ее близкое присутствие ему в тягость.

Саша сопел возле Катерины. Детское мерное дыхание успокаивало, убаюкивало ее. От жары Сашина голова вспотела, и его волосы, как перышки мокрого воробья, слиплись на лбу. Катерина заботливо погладила его мокрую макушку и машинально поцеловала в лоб – нет ли жара.

Катерина вспомнила Николая. Каждый вечер перед сном молилась о нем. Как-то он там, в далекой стране, на чужбине? Как-то там дети? Хорошо ли устроились? Не голодно ли им?

Катерина понимала, что никогда больше не увидит их, ни детей, ни Николая, но эти воспоминания грели ее, возвращали в довоенное время, когда она была счастлива.

Внезапно послышался тихий, но настойчивый стук в окно. Александр выглянул – у окна стояла запыхавшаяся Глаша. Едва вбежав на крыльцо, выпалила:

– Митрий сегодня хвастался, что идет Сандалова арестовывать – дед Комар сам слыхал.

– Митрий? Как он может меня арестовать? – удивился Александр.

– Так он теперь председатель комбеда. Будет излишки хлеба по деревням у зажиточных забирать. Он, с ним милиционер и красноармейцы.

– Ой, чуяло мое сердце, – перекрестилась Агафья.

Александр взял на руки спящего Сашу и передал его Агафье:

– Идите в лес, обождите там, если арестуют, так только меня одного.

– Кто ж дите с бабой беременной тронет? – возразила Агафья. – Да и не за что арестовывать-то…

– Идите – сказал! – повторил Александр.

– Саша, я без тебя не пойду! – взмолилась Катерина.

– Пойдешь! Тебе рожать вот-вот! Эх, бабы! – Александр силой вытолкал Катерину с Агафьей и Сашей за дверь.

Катерина обняла Глашу:

– Возвращайся скорее домой, беги!

Дверь распахнулась без стука, звякнув железным засовом, – в кожаных, начищенных до блеска сапогах, и в черной, кожаной не по сезону куртке с латунной пятиконечной звездой на груди не спеша, хозяйским шагом, вошел Митрий. За ним ввалились вооруженные винтовками красноармейцы с Ермолаем в милицейской форме во главе.

– Ну, здравствуй, враг народа, – сказал Митрий Александру, попутно обшаривая взглядом дом. – А где ж жена твоя?

– Нет ее, у матери она, – спокойно ответил Александр.

– Понятно. Найдем – это мы умеем. – Красноармейцы, которые пришли с Митрием, рассмеялись.

– Ну так что насчет излишков хлеба ты нам скажешь?

– Нет его у меня. Изъяли уже.

– А слышал ты про декрет, в котором говорится, что имевших излишек хлеба и не заявивших о нем в недельный срок следует считать врагами народа? И что враги народа подлежат революционному суду и тюремному заключению на срок не менее десяти лет, бесплатной реквизиции хлеба и конфискации имущества? Как тебе такой расклад? – осклабился Митрий.

– Слышал про такой декрет, но никакого отношения он ко мне не имеет.