На безымянной высоте

Немцы уже достигли опушки леса. Бьем из пулеметов по кустам орешника, за которыми они окапываются, бьем, только бы помешать им открыть огонь по нашим автоматчикам, которые потянулись к селу через голый, ничем не защищенный выгон.

— Ну хорошо, — вздыхает Губа, когда они исчезают за приземистой халупой, что по ту сторону речки, — мы их прикрыли. А кто же нас будет прикрывать? Или, может быть, будем здесь драться с немчурой до тех пор, пока рак свистнет? Слышишь, как они наседают?

И в самом деле, теперь гудит весь лес — видно, противник облег нас тесной подковой. Секут по нашей небольшой группе с трех сторон. Только выгон, за которым на заречье проглядывается оборона батальона, молчит. Там, наверное, еще не знают, где свои на опушке, а где чужие.

— Подождем, пока наши оттуда ударят из пулеметов или накроют это чертово логово минами, — комсорг отвечает Губе, но говорит громко, чтобы все услышали. — Под этим прикрытием и рванем… Нам только бы до речки добраться. На этой стороне бережок хоть и невысокий, но спрятаться можно.

Николай Губа кривится, ему, видно, не по вкусу такой план отступления.

— Перспектива, скажу вам, незаманчивая… — У меня даже поясница заныла и спина застыла. Это я представил себе, сколько немецких пуль успеют меня продырявить, пока я до речки добегу.

— А что, ночи ждать? — сердится комсорг. — Боеприпасов не хватит. А сюда их никто не поднесет…

Снова закипает перестрелка. Переждав затяжную пулеметную очередь, Губа говорит:

— Хорошо Пете Чопику. Сидит себе на губе — и ухом не ведет. Переждет эту катавасию — ну и…

— Мелешь черт знает что, — осуждающе косится второй номер «станкача», готовя ленту. — Нашел кому завидовать! У человека такая беда, а ты…

— Хватит языками трепать! — вмешивается комсорг. Затем быстро выбрасывает руку: — Тихо! Слышите?

Наискосок от нас вверху что-то зашелестело, будто стайка шустрых птичек. Громкие взрывы расплескались в конце опушки, откуда немцы только что строчили из своих «МГ». И снова шелест — взрывы…

А с огородов, где занимает оборону батальон, донесся приглушенный расстоянием густой перестук пулеметов.

— Пора! — выкрикнул возбужденно комсорг. — Автоматчикам остаться на месте, бить по лесу, пока пулеметчики достигнут берега. Оттуда откроете огонь по этому участку, — приказывает пулеметчикам. — Мы будем отходить последними, — посматривает на Губу, на меня, на автоматчиков. — Все ясно?

Молчим.

— Все ясно? Чего же онемели?

— Все ясно, кроме одного, — передергивает плечами Губа. — Кто же прикажет немцам, — кивает на лес, — не стрелять нам в спину, когда вырвемся на выгон?

— Хлопцы будут бить из пулеметов от речки…

— От речки туда не достанешь, — не сдается Губа.

Но комсорг махнул рукой.

— Готовы? — спрашивает пулеметчиков.

— Да!

Мы веером строчим из автоматов в мрачные заросли.

— Бегом марш! Не останавливаться! — бросает пулеметчикам через плечо Спивак, а сам нажимает на спуск.

Не оглядываемся. Слышим тяжелый, глуховатый топот сапог по не затверделому еще выгону.

Через каких-то две-три минуты этот топот стихает. Оглядываемся.

Пулеметчикам уже осталось с полсотни метров, их прикроет крутой бережок.

— Не отвлекайтесь! — прикрикивает комсорг. — Стреляйте короткими очередями.

Стреляю низом по опушке. А в это время застучал «МГ», уже немного ближе к нам.

— Где же он, паскуда, примостился? — поднимается на ноги автоматчик и стреляет наугад.

За несколько шагов до берега двое пулеметчиков падают. Через мгновение падают другие и скатываются за спасительный край. А те двое так и остались лежать…

Стрельба нарастает с обеих сторон. Из лесу доносятся звуки стрельбы крупнокалиберного пулемета. Добежать до речки по открытой местности — нереально.

Комсорг помрачнел:

— Будем отходить не к речке, а к железнодорожной насыпи. Сейчас, поочередно отстреливаясь, доберемся до конца леса, там передохнем. А тогда по одному, по два — на всех парах через насыпь. За нею наше спасение. На мосту — взвод. Ни одному фрицу через насыпь не перейти… Может быть, у кого-нибудь есть другой вариант?

Но ничего лучшего придумать не могли. До западной окраины леса, которая граничит с насыпью, добрались сравнительно легко: внимание немцев, наверное, приковано к селу, к берегу речки, откуда без перерыва строчили пулеметы…

* * *

Вечереет. В село заходим с дальней улочки. Она выводит нас в широкую балку, где окопались минометчики. Здесь — оживление: разгружают машины с боеприпасами. Прибыли наши хозяйственники.

— А кухня? — интересуется Губа.

— И кухня, и медпункт, и даже Лелюк с почтой, — крепко пожимая нам руки, оповещает сержант Бородин.

Он, видно, рад тому, что и Губа и я — бывшие бойцы его расчета — возвращаемся живые…

Да и у меня на душе всегда теплеет, когда попадаю к минометчикам. Чувствую себя здесь как в старом отцовском доме, где все знакомо, волнующе близко…

— Правда, писем еще нет, — сочувствующе говорит Бородин, — еще, видно, связь с тылом непрочная, но газеты есть…