На безымянной высоте

На солнышке пригревает. Но в тени белая изморозь не тает. Ветер сухой, морозный.

— Похоже на то, что зима переходит в контрнаступление, — дует на посиневшие руки Орлов…

До сих пор он еще не научился орудовать лопатой в рукавицах… «Тогда не чувствую черенка, — объяснял. — Кажется, выскальзывает из рук… А без рукавиц — совсем другое дело». В самом деле, он ворочает землю за двоих — сильный, ширококостный, хоть и молодой еще. Видно: человек рабочей закалки.

— Пусть переходит, — отзывается Губа. — Ей долго не продержаться. Ведь уже конец марта… Это у вас там, на Урале, сейчас еще такое закручивается, что и света божьего не видно, а у нас конец марта — ранняя весна…

— Еще можно всего ожидать, — подкинул Пахуцкий, — и тепла, и холода…

Копаемся в земле, роем неглубокие окопы второй линии обороны перед мостом — это позади тех пулеметчиков, автоматчиков и пэтээровцев, которые сидят в «старых» окопах, обороняя мост. Расстояние до них — метров сто пятьдесят, не больше. Но у нас здесь в сто раз безопаснее, чем там: от вражеского огня из леса мы защищены двумя рядами домов и сарайчиков, садами и палисадниками.

В неглубокие — по колено — окопчики мы принесли сухой соломы. Залегли. Перебрасываемся отдельными фразами, когда около моста на какое-то время замолкают пулеметы.

— Оно бы уже и позавтракать не мешало, — подает голос Сорокопут-Губа.

— У тебя других забот нет — только бы трескать и трескать, — отвечает ему Пахуцкий.

— Только и нашего. Для того же и живешь, — это Губа.

— Вот еще саранча ненасытная! — Пахуцкий.

Хлопцы, слушая эту «перепалку», посмеиваются. Они к таким сценам привыкли. Знают, что Пахуцкий с Губой — земляки: первый откуда-то из-под Просяной, второй — из-под Синельникова. Но на фронте это уже как соседи. Нередко бывало, когда Губа совсем уж допечет Пахуцкого, тот обзывал его Просяником, что должно было, по мнению Губы, совсем унизить Макара. Но Макар Пахуцкий оставался неуязвимым:

— А что ж, если губа не дура, то и в просяниках толк знает…

После пулеметной очереди Губа отзывается:

— Думал, очистим нашу Днепропетровскую область — и демобилизуюсь.

— Пробовал? — Пахуцкий.

— Ага. Подошел к комбригу Фомичу. Так, мол, и так. Область освобождена. Хочу демобилизоваться.

— А он что? — Пахуцкий.

— Записывайся, говорит, в нашу самодеятельность, у нас маловато юмористов…

— А он, Фомич, не поинтересовался: ты случайно не из желтого дома драпанул в его бригаду, нет?

Губа не успел ответить. Неожиданно страшный, отчаянный крик здоровяка Шуляка поднял всех на ноги.

— Они! Они окружают! — вопил тот, подпоясывая шинель. — Там! — оторвал руку от живота и ткнул на запад.

Подбегаем к железнодорожной насыпи, маскируясь, выглядываем из-за нее. Нет, Шуляк не ошибся: в лощине, километра за полтора или больше от нас, хорошо видно немцев. Идут, как на марше, колоннами. Поротно.

— Ого, так их ведь до черта! Целый полк… — вздыхает Губа.

— Орлов, — зову самого прыткого. — Что есть духу — на капэ. Скажи комбату… Скажи все, что видел!..

— Есть! — блеснул быстрыми карими глазами и рванул по промерзлому пасту.

Пули тонко вызванивают по рельсам и, срикошетив, угрожающе щелкают.

Скатываемся с насыпи, берем несколько трухлявых шпал и устраиваем что-то вроде баррикады. Нагребаем под нее щебень, песок. Теперь верхняя часть насыпи, где мы залегли, защищена от пулеметного огня, только вот если ударят из пушки…

Уже нам видно шесть серо-зеленых колонн противника, которые передвигаются по ложбине. Три из них остановились почти напротив нас, другие идут дальше, чтобы обогнуть село.

— Хорошенькая подкова заворачивается, — говорит хрипловато Губа.

— Не подковой пахнет, а кольцом, — замечает Пахуцкий.

Из села через наши головы, где-то высоко, чуть слышно зашелестело. Где-то там, в стороне от наступающих, три раза брызнули черные фонтанчики земли.

— Промахнулись наши минометчики, — слышу, тяжело вздохнул кто-то из автоматчиков.

Через минуту черные фонтаны взметнулись уже среди немецкой пехоты.

— Хорошо накрыли!

— Вот это дали! — выкрикивают ребята.

Лежа копаю щебенку между шпал. Устраиваю окопчик, чтобы удобно было из него стрелять.

Справа от нас карабкается на железнодорожную насыпь группа автоматчиков, которую Походько, видно, снял с траншей.

«Кем же он оградит северную сторону села, ведь снимать с траншей уже некого? Рванут тогда через нее те, которые в лесу… Ну и попали…»

Все будто прикипели к рельсам, ни на миг не отрываем глаз от поля, что за насыпью.

Там уже не серо-зеленые пятна. Там слаженно идут две — одна за другой — развернутые шеренги на железнодорожную насыпь, на село.

Мелко вибрирует автомат, крепко зажатый в пальцах. Часто и гулко колотится сердце, будто тревожный набатный колокол, даже отдает, гудит в ушах.

Командование полка, наверно поняв, что атакой в лоб им не удается спихнуть нас ни с моста, ни с дороги, решило прибегнуть к обходному маневру.