На безымянной высоте

— Хоронить его сейчас не будем, — капитан Походько говорит негромко, но так, что слышно всем, кто находится в глинище, — Похороним в Золочеве или во Львове, как положено, со всеми войсковыми почестями. Он это заслужил…

Вернувшись во взвод, я позвал командиров отделений и, раздавая им патроны, сказал:

— Пусть ни один патрон не пропадает даром, они нам очень дорого стоят… За них положил голову старшина Гаршин…

После долгого молчания Губа отозвался:

— Жаль… На нем держалась вся рота… Как же так, что мы его не уберегли?!

Возможно, Губа немного преувеличивает, как всегда, потому что есть командир роты, есть партийная и комсомольская организации, есть командиры взводов и отделений — они все вместе цементируют роту. Но Гаршин есть Гаршин. Бойцы слушались и понимали его с полуслова, как слушаются дети мать в большой и дружной семье. Если кто-то из новеньких недобросовестно выполнял ту или иную работу, Гаршин не наказывал, не отваливал ему внеочередные наряды, а, поговорив с провинившимся, отправлял его к боевым товарищам. Он как бы говорил: «Смотрите, ребята, то, что не сделал он, придется доделывать вам». Гаршин знал, что ребята быстро отшлифуют «корявого» и тот в следующий раз уже не станет отлынивать, слушая приказ или распоряжение старшины.

В Вишняках затихло, но еще добрый час мы чувствовали себя в напряжении, потому что не знали, чем все кончилось. Наконец докатывается по цепи, что из Вишняков вернулись начштаба Покрищак, связисты и комсорг батальона старшина Спивак. Он и рассказал нам, какая там произошла баталия:

— Наши «тридцатьчетверки» еще с ночи хорошо замаскировались во дворах вдоль мощеной улицы: то за старым сарайчиком, то за ригой или же за густыми зарослями сирени. Немецкая танковая колонна, подойдя к селу, притормозила. Не обнаружив ничего подозрительного, машины прибавили газу. Когда колонна вошла в Вишняки, тогда и ударили по ней с обеих сторон. Сразу же задымились несколько «тигров» и «пантер» — это те, что шли впереди. Но наши ребята немного, видно, поторопились. С десяток танков дали задний ход и развернули «ежиком» стволы пушек — у нас, гады, научились — да как ударят по «тридцатьчетверкам»! Те же себя обнаружили… Дуэль была страшной… Поединок длился больше часа… немногим танкам противника удалось вырваться из устроенной для них засады.

— Район теперь запросто выполнит план по сдаче металлолома, — подбросил слово Губа. — Металлолом из рурской стали…

— Не мешай слушать! — оборвал кто-то Губу.

— Нашим «тридцатьчетверкам», — продолжал Спивак, — когда они стали атаковать немчуру, тоже крепко досталось: одной башню заклинило, другой бока помяло или перебило гусеницу. А взвод Седого… все три машины — сгорели. Есть среди танкистов и погибшие, и обгорелые…

— А как там наша «Гвардия»? — спохватывается озабоченно Губа. — Как три Сашки с Федором?

Спивак чуточку улыбается одними глазами.

— Сашкам на этот раз здорово повезло: прибавили к своему боевому счету еще двух «тигров», а у самих — ни новой дырки на башне, ни царапины…

Над обороной залегла тишина — коварная, угнетающая, тревожная. И не знаешь, когда она оборвется…

— Лучше бы уж наступать, чем вот так изнывать, протирая колени об окопную глину, — недовольно бурчит Губа, так громко, что и нам слышно.

Возле меня в окопчике стоит Евгений Спивак, опираясь локтями о бруствер.

— Николай правду говорит, — тихо отзывается он. — Ничего так не утомляет, как ожидание противника, который неизвестно когда и откуда должен нагрянуть… — Вздохнул и громче добавил: — В Вишняках все уже на колесах. Такое впечатление, что мы вот-вот должны двинуться. Об этом и в политотделе говорят… Ждем, когда подойдет танковый батальон майора Федорова. Он где-то там, — показывает Спивак рукой на перелесок, что синеет к северу от нас.

— Однако нам засветло отсюда не выбраться, — говорю ему. — Попробуй обнаружить себя днем под самым носом у противника… Он так даст тебе, что не найдешь, где и почесать…

— Да это известно, — соглашается Спивак. Потом спрашивает: — Неужели так и не написала тебе Мария Батрак ни одного письма?

— Не написала.

— А ты ей?

— Тоже не написал. Зачем сдирать кожицу с раны, которая еще не зарубцевалась, а только присохла…

— А присохла ли? — лукаво прищуривает Спивак свои всегда теплые, зеленоватые глаза. — Может быть, это только кажется?

— Может быть, — соглашаюсь. — Да что теперь поделаешь? У нее уже маленькая дочь. Об этом мне сказала Лида Петушкова. Они переписываются.

— Больше ничего она тебе не сказала?

Я посматриваю на Спивака, хочу понять, что он имеет в виду, куда клонит. Но его взгляд направлен к горизонту, в глазах отражаются поле и перелесок зеленым пламенем.

Противный, тошный вой немецкого шестиствольного миномета раздробил тишину. Мины падают густо, вздыбливая землю то впереди, то позади окопов. Угрожающе шипят осколки.

Мы понимаем, что противник готовится к атаке, поэтому время от времени высовываемся из окопов, бросая взгляд на перелесок. Так продолжается несколько минут.

— Идут! Идут! — перекатывается по линии обороны вперемешку со взрывами.