На безымянной высоте

— Не идут, а бегут, — уточняет Спивак. — Бегут с двух сторон…

Лай гаубиц и завывание шестиствольных минометов вдруг оборвались, а атакующим именно сейчас больше всего нужно их прикрытие. Диво! В тылу загремели взрывы, черные смерчи взвиваются выше перелеска.

— Неужели это наши артиллеристы из-под Вишняков так метко накрыли их батарею и минометчиков? — спрашиваю у Спивака. Он пожимает плечами.

«Заиграли» наши минометы, и вот уже видно, как между передними рядами атакующих серыми всплесками грунта взрываются мины, как падают бегущие… И все-таки волна катится вперед, приближаясь к нам. Только почему-то солдаты противника останавливаются и стреляют, но не по нашей обороне, а по перелеску, откуда они только что выбежали…

Вскоре оттуда выныривают одна за другой больше десятка наших «тридцатьчетверок».

— Выходит, фрицы сначала атаковали. А теперь просто драпают, чтобы не попасть под гусеницы, — замечает Спивак. — Вот почему так неожиданно парализовало их артиллеристов и минометчиков. Это наши ударили им с тыла.

Гребень серо-зеленой волны докатывается до балки, метрах в ста от нас, и там, в непростреливаемой зоне, залегает.

— Отдышатся и пойдут на нас, — высказывает предположение Губа. — Они же в окружении, значит, попробуют где-нибудь прорваться.

Подбегает по траншее Байрачный.

— Приготовиться! — негромко подает команду. — Передай Орлову, на правый фланг.

Тот зарокотал басом на всю оборону.

— Какого черта орешь, как бычина?! — прикрикнул Байрачный.

— Пусть знают и они, что мы здесь не спим.

Танки, которые выскочили из перелеска, развернулись в цепь и продвигаются к балке, в которой залегли фрицы.

— Крикни им, пусть сдаются, — Байрачный смотрит на Спивака горящими глазами, в которых еще не угас азарт боя. — Ты же по-ихнему что-то умеешь.

Спивак прикладывает ладони рупором ко рту:

— Achtung! Achtung! Sie sind in Kessel, werfen sie die Waffen weg![3]

Повторяет еще раз, но оттуда — ни звука. Проходит минута, вторая, третья… Ожидаем. Удивляюсь: откуда у Спивака, у Губы и у других автоматчиков столько выдержки? Видишь, не хотят, чтобы те даром гибли, попав в безвыходное положение, как рыба в вершу. Не хотят, чтобы напрасно лилась кровь…

А я же знаю, что у Евгения Спивака с ними, с немцами, особый счет. Его младшего брата, Валерия, пятнадцатилетнего подростка, гитлеровцы расстреляли вместе с другими заложниками… Поехал из комендатуры в их село немецкий солдат, поехал — и не вернулся. Пропал без вести. Полицейские и комендантские патрули согнали всех жителей села к управе. Отобрали десять человек, среди них и Валерия Спивака, и загнали в каменный подвал. Комендант пригрозил окруженной полицейскими толпе:

— Если через двадцать четыре часа не будет доставлен в комендатуру немецкий солдат живым и невредимым, всех заложников расстреляем! За одного нашего — десять ваших!..

Прошло время, а солдата не нашли ни живым, ни мертвым. Комендант сдержал свое слово.

Хотел бы с ними посчитаться и Николай Губа. Сестру Николая увозили в немецкую каторгу. Во время попытки побега где-то в волынских лесах ее догнала пуля немецкого надсмотрщика… Да, здесь кого ни возьми — у каждого на сердце рана: к общему горю еще и свое, личное присоединяется… А видишь, сжав губы, не стреляют, не чинят расправу, а предлагают сдаться… Но тем баранам не хватает здравого рассудка. Они еще надеются прорваться.

Вот среди разнотравья над гребнем балки заблестели каски, засерели плечи и спины. Первая шеренга выползла, но не поднимается, выжидают, пока выкарабкаются следующие за ними.

— Их там как червей собралось, — даже заикается Губа от волнения в ожидании боя.

Оттуда докатывается негромкая команда — вмиг поднимается целая стена. Рывок отчаянный, смелый и — бессмысленный. Рывок обреченных…

— Огонь! — командует Байрачный.

Но эта команда уже лишняя. Она потонула в общем гуле пулеметных и автоматных очередей. Живая волна, будто ударившись обо что-то невидимое, но твердое, непреодолимое, упала, рассыпавшись на тысячу брызг, и скатилась в балку, густо оросив землю кровью.

— Сдавайтесь, идиоты! — кричит Губа. — Ведь всем вам будет капут!

Молчат.