На безымянной высоте

В стороне от дороги стоит группа офицеров — наше батальонное начальство. Байрачный, энергично жестикулируя рукой, что-то, видно, объясняет капитану Походько. Тот насупленно наклоняет голову вниз, чем-то недоволен. Затем резко поднял ее вверх. Колонна двинулась. Он махнул рукой на Байрачного, что должно было означать: делай как знаешь, — и стремительно направился к «тридцатьчетверке», которая была поблизости. За ним неотступно, как тень, немного сутулясь, бежал длинноногий Покрищак.

— Чего же наш ротный не садится? — крикнул мне на ухо Губа.

— Не беспокойся, — отвечаю, — догонит… Он не из тех, кто промахивается.

Мостовая рябит выбоинами от снарядов, на ней и около нее зияют черные воронки от бомб. Лежат разбитые немецкие повозки, искалеченные, покореженные военные автомашины. Над раздутыми тушами двух гнедых ломовиков кружит напуганное грохотом танков черное воронье… «Видно, наши авиаторы здесь хорошо поработали», — мысленно радуюсь я за них, поглядывая на обгорелые «пантеры», на «тигра», что оказался в кювете вверх брюхом, а метрах в пятнадцати от него лежит башня с орудийным стволом, будто гигантский несуразный черпак.

Около развилки, где расходятся две дороги: одна — прямо на запад, а другая — на юго-запад, колонна замедляет ход, останавливается.

Комбриг Фомич, собрав около своего «виллиса» командиров батальонов и приданных бригаде других воинских частей, ставит перед ними боевую задачу. Мы в это время пьем ледяную воду, наполняем ею фляги. Снова заревели моторы, и колонна двинулась. Мы уже на ходу залезаем на свою «тридцатьчетверку». Мелькают придорожные кусты, деревья и телеграфные столбы с оборванными проводами. За нами тянется пушистый шлейф рыжевато-серой пыли.

Вдруг из пыли выныривает мотоцикл. Он мчит на бешеной скорости с левой стороны, обгоняя один за другим наши танки. Вот уже идет наравне с нашей «тридцатьчетверкой». Толя поблескивает защитными очками. Сзади, немного пригнувшись, застыл Байрачный. Пилотку заткнул за пояс. Ветер растрепал его чуб, и кажется, что он покрыт кудлатой папахой. А в коляске, держа на коленях пулемет, сидит Тамара. Золотые волосы, как охапка солнечных лучей, стремительно отлетают за спину…

Останавливаемся в лесу возле небольшого с прозрачной водой ручейка. И сразу же спешим с котелками к батальонной кухне: была команда.

Николай Губа, вкрадчиво посматривая в сторону, где на лужайке под ветвистым дубом обедают старший лейтенант Байрачный, лейтенант Расторгуев и Тамара, негромко говорит:

— Интересно, справят свадьбу в эти дни или после Победы, по всем правилам?..

— Сейчас не до свадеб, — отвечает ему Петя Чопик. — К тому же неизвестно, как на эту женитьбу посмотрит комбат, если без его разрешения…

Загудели моторы, и мы, не ожидая команды, бросились к своим «тридцатьчетверкам». Байрачный помог Тамаре влезть на броню. Она по-хозяйски облюбовала себе место около башни и уселась, целомудренно натягивая не очень длинную синюю юбку на гладенькие овалы колен. Смущение, от которого рдело ее удивительно белое лицо в первые минуты пребывания среди «архаровцев», исчезло. Она освоилась.

Байрачный, приставив смуглую ладонь ко рту, наклонился к Тамаре и что-то тихо сказал на самое ухо. Она скупо усмехнулась, потом положила санитарную сумку на колени, которая до сих пор стояла под рукой. По небольшому чернильному пятнышку, которое темнело на красном кресте, я узнал, что это та сумка, которую носила Мария Батрак… «Хоть и не из рук в руки, а передается», — подумалось. Неужели и Тамара расстанется с нею таким же образом, как Мария?..

VII

На перекрестке дорог, где стоит указатель «Lemberg — 15», наша «Гвардия», затормозив, свернула направо, в негустой лесок, и почти сразу же остановилась. Из башни высунулся лейтенант Додонов и, отыскав глазами Байрачного, крикнул:

— Подождем, пока подойдут другие «коробки» нашего батальона… В город нужно врываться вместе, стремительно.

Байрачный кивнул ему в знак согласия и приказал своим «архаровцам» спешиться.

— Но далеко не расходитесь, — предупредил ротный, — можно и на мину напороться…

Автоматчики разминают затекшие ноги: сидеть на железе, когда оно еще и подбрасывает, не очень-то приятная вещь. Танкисты, наглотавшись в машине дыма и испарений, теперь жадно вдыхают пахучий лесной воздух, от которого даже голова кружится… А Саша Марченко в это время выбегает на дорогу. Вскоре возвращается, неся под мышкой дощечку, на которой написано: «Lemberg — 15».

— Из их Лемберга мы снова свой Львов сделаем, хватит им топтать его улицы и площади! — Старшина Марченко легко вскочил на танк и нырнул в люк башни.

— Ему, наверное, больше всех из нас больно. Ведь он влюблен во Львов по самые уши, — смеется башенный Сашка Мордвинцев. И уже без улыбки добавляет: — Конечно, для каждого дороги места, с которыми связаны детство или юность. Разве не так? А Марченко жил перед войной во Львове, там его первая любовь…