На благо лошадей. Очерки иппические

Проглотив эту рукопись, понес я ее в ЖЗЛ. Вот, говорю, читайте – не оторветесь. А они оторвались и говорят: «Если бы, старик, это было не про лошадей!». Говорили не какие-нибудь держиморды – просвещенные редакторы, некоторые из них по образованию – историки, однако, по обстоятельствам, они, в самом деле, не видели смысла и надобности печатать рукопись иппическую. Причина? Время было такое – не до лошадей.

Не все этюды в рукописи Липпинга посвящены были людям, помимо их проницательного интереса к лошадям, заурядным. Ярчайшим исключением являлся Сухово-Кобылин. Что он был классиком русской литературы, в том разносторонне образованный автор рукописи, разумеется, отдавал себе отчет. Запомнился мне восторг, с каким Липпинг очертил фигуру писателя-стиплера. Впечатление от прочитанного было таково: созданная Сухово-Кобылиным трилогия «Свадьба Кречинского», «Дело» и «Смерть Тарелкина» явление, несомненно, выдающееся, но получи он полное признание как конник, фигура его ещё выросла бы в глазах современников и потомства.

Стипльчез у нас был редкостью, охота сугубо английская: скакать напролом через поля и заборы от стипля до стипля – от колокольни до колокольни. В современных условиях это ипподромная скачка на длинную дистанцию с препятствиями головоломными. Препятствия – «мертвые», не рассыпаются, как на конкуре, от удара копытами. Падает лошадь, с ней вместе – всадник, падает, бывает, и под лошадь. Чемпион в стипльчезе и детективе Дик Френсис за свою скаковую карьеру получил четырнадцать переломов. Наш участник классического стипльчеза в Ливерпуле Виктор Прахов упал, к счастью, не убился и даже сумел опять сесть в седло и продолжать скачку, упорство и отвагу нашего отчаянного Прахова приветствовала публика, но остался Виктор далеко сзади. С ним вместе скакал Борис Пономаренко. Рассказ Бориса я слышал. Он не столько рассказывал, сколько делал большие глаза и крутил головой: погибель! На Эйнтри, как называется ипподром в Ливерпуле, мне бывать не приходилось, видел я средней трудности стипльчез в Мериленде, однако при воспоминании об этом тоже тянет крутить головой: как они не падали, непостижимо. Сами же англичане, хотя это против их правил, изменили традиции, упростив некоторые препятствия, иные и вовсе убрали. Насколько труден был наш Красносельский стипльчез говорит статистика: из двадцати семи участников скачки, послужившей Толстому (со слов Оболенского) источником для «Анны Карениной», до конца добралась лишь третья часть участников.

Рукопись Липпинга пришлось вернуть ему, и что с этой замечательной работой стало, я не знаю. Рукопись воскрешала сведения, казалось бы, совершенно утраченные. Одним из источников автору служили воспоминания толстовского друга-информатора, всё того же Оболенского, который вспоминал, как Сухово-Кобылин взял приз в Москве на Щеголе. Лошадь была чужая, мечта Сухово-Кобылина, по Липпингу, как я помню, заключалась в том, чтобы заиметь свою лошадь и выиграть Императорский. На это ушло тринадцать лет, семь лет из этого срока оказались для всадника хождением по мукам. Те же годы и те же муки сделали его писателем. «Что без страданий жизнь поэта?» Потеря для конного спорта – приобретение для литературы. Известно: искусство не жизнь!

По меньшей мере пять книг, не считая статей, в том числе книга, написанная моим соучеником по Университету Станиславом Рассадиным, освещают тяжелейшие и плодотворнейшие годы в жизни Сухово-Кобылина. Но я позволю себе в этом пункте вторгнуться со своими воспоминаниями. Сколько я себя помню, помню дом, где разыгралась сухово-кобылинская трагедия. Это небольшой ампирный особняк на углу Нарышкинского сквера, в Москве на Страстном бульваре. Бульвара давно нет, «бульваром» называется улица. Во времена Сухово-Кобылина это была Сенная площадь, а сквер – часть городской усадьбы Нарышкиных. Почти всё существование наше, живших по другую сторону Страстного, от рождения связывалась с этим сквером – младенцы в колясочке, подростки, сдающие нормы БГТО по бегу, первые романтические прогулки и т. д. Дома № 9 не отличали мы среди других домов до старших классов школы. Трилогию Сухово-Кобылина мы тогда не проходили, но некоторые из нас узнали, что в этом доме была убита гражданская жена Сухово-Кобылина, француженка Симон Диманш. Кто убил?

Сейчас среди некоторых авторов распространилось в отношении к Сухово-Кобылину, по-моему, лакейское умиление перед барином, за стулом которого тем же авторам, быть может, пришлось стоять, не изменись круто ход нашей истории. Но с другом Стаськой готов я согласиться: убийцей своей любовницы Сухово-Кобылин, допустим, не был, однако он, конечно, явился истинным виновником её гибели.