На благо лошадей. Очерки иппические

Альфиери много путешествовал. Всюду бывал в Западной Европе, заглянул в Россию. Посещал Англию, страну скачек, влекла его туда и сердечная привязанность к Пенелопе Питт, супруге героцога Кломелла. Одна из его английских поездок являлась экспедицией за лошадьми. Вывез он четырнадцать голов различных пород, в том числе скаковых. Обратно шли морем, и если будет мне позволено опять вторгнуться со своими замечаниями и переживаниями, то скажу: описанное в автобиографии Альфиери – это знакомые нам с доктором Шашириным треволнения по ходу погрузки и во время качки, это наш путь мимо утесов Дувра в проливе Кале. Разница в том, что Альфиери остался недоволен грузчиками, с лошадьми они обращались бесцеременно и грубо, у нас же этого не было, даже наоборот, оно и понятно: в «осьмнадцатом столетии» что были лошади? Обычное дело. В наши времена они являлись объектом удивления и поклонения.

С целым караваном Альфиери пересек Альпы, сопровождая колонну верхом на коне по кличке Форентино. При спуске он спешился и зашагал во главе. «Немногим ниже ставлю я себя в сравнении с Ганнибалом», – говорит он, вспоминая исторический горный переход знаменитого полководца и указывая отличие: «Ему переход стоил несметное количество уксуса, мне – вина». Согласно легенде (с долей истины), уксусом Ганнибал растворял валуны на своем пути, а вином себя поддерживали проводники и коноводы в команде Альфиери, естественно, за счет хозяина-нанимателя.

Четырнадцать стихотворных трагедий составляют творческое наследие Альфиери, о чем он сам говорит, подчеркивая: по числу купленных им в Англии лошадей. Хотя число своих трагедий Альфьери считал необходимым сопоставить с количеством своих лошадей, в трагедиях, как ни странно, ничего нет о лошадях. Не скажу, что я все их прочитал. Из того, что читал, мне показалось знаменательным это неупоминание лошадей. Даже в трагедиях о Древнем Риме нет конных ристалищ. Что за притча?

Загадку, мне кажется, можно объяснить признанием самого Альфиери: поэтическое вдохновение захватывало его безраздельно. Когда же занимался он лошадьми, то забывал обо всем остальном. Иначе говоря, брался за перо и уже больше ни о чем другом не мог думать. Пользуясь пушкинскими словами: забывал весь мир, оказываясь «сладко усыплен» своим воображением. А стоило ему сесть в седло, прочее для него исчезало. Альфиери обращался к лошадям, чтобы не думать о литературе! В любой его биографии можно найти: «Верховая езда – физическое упражнение, служившее ему сильнейшим увлечением». Короче, иппотерапия.

«Россию поднял на дыбы»

«Езжу верхом…»

Пушкин в письме брату

От конюшни Первого конзавода до Захарова, или Захарьина, где рос Пушкин, на хорошей лошади было час ходу, и я все подыскивал пути «подъехать верхом» к Пушкину. Но живого звена как стимула не находилось. В Москве иначе: дочь Пушкина Мария, прототип Анны Карениной, жена генерала Гартунга, начальника государственного коннозаводства, некогда жила там, где я работал – в Институте мировой литературы. Заседали, а также проводили в последний путь своих сотрудников мы в том самом зале, где хоронили Гартунга.

Трофимыч, местный житель, старый драгун, рассказывал, как у него однажды убежали из табуна жеребята, и он нашел их в Захарове.

– Ничего там уж нет, – говорил Трофимыч, прибавляя: – Поэт писал стихи на березах.

В памяти Трофимыча, я знал, сохранились путем многих косвенных отражений бытовые легенды «про царей и про цариц» и вообще про знаменитостей столетней давности. Но главным образом предания армейские.

– Ссора произошла, – вот что говорил Трофимыч о роковом поединке поэта, – когда кавалергарды стояли на травах.

Действительно, и ситуация «на травах», и вся эта версия идут от князя Трубецкого, гвардейского офицера, служившего вместе с Дантесом. О том, как маленький Пушкин царапал что-то на стволах захаровских берез, рассказывали совсем в другом, домашнем, кругу. Стало быть, Трофимыч услыхал об этом позднее. Приехал за жеребятами в Захарово, стал спрашивать про Пушкина, который не поладил с кавалергардами, когда они стояли на травах, а ему в ответ: «А, Пушкин! Тот, что стихи на березах у нас писал».

Я никак не мог ощутить точный момент, чтобы решить и отправиться в Захарово – пенаты Пушкина. Погода, небо, расцветка леса, словно указующее сочетание звезд, должны были оказаться в картинном между собою соответствии, хотя дорога вообще была очень красива и как бы вела за собой.