На благо лошадей. Очерки иппические

Из Парижа красавец-аристократ увлек молодую женщину в Россию, заточил в особняк на Сенной как наложницу, но вскоре, человек увлекающийся, богач и спортсмен, сменил пассию и начал интригу со своей соседкой, светской львицей Нарышкиной. Парижская любовь, в судебных бумагах называемая «московской купчихой», а в литературных анналах – «гражданской женой», стала ему обузой. Изначально исследователи «Дела Сухово-Кобылина» колебались в поисках фактических убийц, одни называли самого Сухово-Кобылина, другие приписывали преступление четырем слугам, третьи считали дело неразрешенным. За самое последние годы, когда стало у нас принято держаться аристократии и симпатии к плебсу не в моде, большинство изучающих давнее дело склоняются на сторону тех следователей и судей, что (под пыткой) добились признаний от слуг. «Пытали только повара», – говорят исследователи подобно тому, как и в Америке сейчас оправдывают применение «усиленных методов допроса», будто бы прибегая к самым крайним мерам лишь в редких случаях, когда иначе от человека толка никак не добьешься. Ну, такие доводы слышать нам не впервой. Слуг в результате повторного разбирательства оправдали, а Сухово-Кобылин обратился к Николаю I с письмом, мне кажется, достойным чичиковского рассуждения о необъятных просторах Российской Империи. Похоже письмо и на послания Долгорукого-банкаля (хромоногого), напоминавшего Николаю I, что у того предки были всего лишь мелкими немецкими князьями, когда Долгорукие восседали на престоле царском. Сухово-Кобылин, ссылаясь на предков, настаивает на своей невиновности. В ответ на письмо, не решая, кто прав и кто виноват, Император простить Сухово-Кобылина не простил, а дело просто прекратил. Но моральная вина ясно на ком, а уж повар, напару с кучером и ключницей, наверное не стали бы действовать на свой страх и риск, не будь им даже оченно хорошо известно, что барин не чает от барыни отделаться.

«Кобылинка», наследственное гнездо Сухово-Кобылина, вместе с его философскими трудами, сгорело. Кто поджег? Не месть ли памятливых потомков того повара с кучером, а также ключницы, что за барина натерпелись? Подпустили красного петуха, и всё тут. А что самый тип просвещенного и преступного аристократа существовал, разве не о том говорит фигура Ставрогина (тоже философа!) в «Бесах» Достоевского? К тому же соседство ангела с дьяволом в одной душе, служило, как и у Достоевского, предметом постоянных размышлений Сухово-Кобылина. «Люди-звери», – говорит уцелевший фрагмент его рукописей.

Липпинг границ своей специальной сферы не нарушал, не вдавался в уголовное дело, по ходу расследования которого Сухово-Кобылина таскали по судам и держали в тюрьме. Тогда всадник-джентльмен воззвал, как Оскар Уайльд, de profundis – из бездны – и стал истинным творцом, начал создавать свой драматический шедевр «Картины прошедшего». Первую из «картин», то есть комедию «Свадьба Кречинского», видел я с образцовым Кречинским – Названовым. В его внешних данных и актерской технике проскальзывал отблеск тех сценических приемов начала века, когда корифеи Малого театра блистали в той же роли. И я был ослеплен. Позднее ещё один мой близкий приятель, режиссер Петр Фоменко, поставил «Смерть Тарелкина» – на спектакль напали критики, придираясь к перестановкам и сокращениям текста. Критики, я думаю, были из петькиных завистников. Монтаж имел место, нет спора, но не искажал смысла. С Коняевым и Косолаповым в главных ролях запоминающееся получилось зрелище: по форме – реализм, по содержанию – сюрреализм, наш отечественный: реальность, что, по Достоевскому, причудливее всякой фантазии. Петька, режиссер-диктатор, сделал актеров гротесками без кривляний. Колька Эпов, художник-новатор, освободил сцену от декораций, и получилась выморочность, но без нарочитости, и в этом пространстве зловеще зазвучало: «Ка-ажется, оно далеко, а оно – близко. Кажется, бли-изко, а оно далеко». Удивительное рядом, бездна в двух шагах за углом, чертовщина в человеческом облике. За годы своих мытарств Сухово-Кобылин на себе это испытал, и кровью наконец-то закровоточившего сердца о том написал… Но не буду больше отвлекаться.

Розыгрыш вожделенного для Сухово-Кобылина приза был приурочен к большому событию – коронации Александра II. В случае победы, настрадавшийся всадник мог надеяться на свою полную, хотя бы символическую, реабилитацию в глазах всего света: вручал приз – золотую медаль – собственноручно Император. Ехал Сухово-Кобылин на Шассе, от Женераль-Шассе. Выводная из-за границы лошадь или же своего завода, на этот счет указаний Липпинга уже не помню. Важно, что Сухово-Кобылин достиг своей цели – блистательно выиграл. На глазах у публики в ожидании полного триумфа на проводке перед трибунами ипподрома приблизился он к Его Императорскому Величеству. Получил драгоценный трофей. Император даже поздравил его с победой. А руки ему все-таки не подал…