На благо лошадей. Очерки иппические

Правда, не все так ясно было с самого начала. А именно, что в Англию и – на бега. Веками англичане признавали исключительно скачки. Разница – верхом или в экипаже: скакуны скачут под седлом, всадники называются жокеями, рысаки бегут в экипаже, едут на них наездники, но дело, конечно, не в технических тонкостях, а в традициях. «Привычки тори и скачек», даже Герцен так отзывался об английском консерватизме. И вдруг у англичан рысаки вместо извечных скакунов! Американские ковбои, как оказалось, вовсе не конники, так что ж теперь, может быть, и англичане не скаковой народ? Уж не ошибся ли кто? А то был случай, в Трансторге перепутали накладные, и целый состав лошадей, предназначенный в Италию, заблудился и вместо Рима попал в Париж, а там лошадей этих съели, естественно, – ведь французы едят и лошадей, и лягушек… Нас, положим, не съедят, но… но пошлют: «Куда это вы с рысаками? Где же это видано, чтобы в Англии были бега!»

Смятению наших чувств соответствовал шторм на всем пути, пока мы, недоумевая, держали парадоксальный курс с беговыми лошадьми в страну скачек. Волны и ветер с таким видом, будто знают, что и зачем делают, били и трясли пароходик-скотовоз. Нас миновал торговый корабль «Тауэр». Он возвышался над волной, с надменным видом отшвыривая валы.

Лошади приуныли. Прежде они оживленно ржали, перекликались, заводили знакомства, иногда ссорились и били с визгом по стойлам. А в открытом море им пришлось пошире расставить ноги и держаться, чтобы не упасть и не побиться. Только Мой-Заказ еще действовал: дергал за рептух (сетку с сеном), стараясь развязать узел. Я крикнул, жеребец повернул ко мне морду и взглянул на меня с выражением: «Ну что? Уж и подергать, уж и поразвязывать нельзя!»

Наружу было страшно посмотреть. Палуба вставала дыбом. Первой сушей, которую мы за морем увидели издалека, был шведский остров Борнхольм, описанный Карамзиным и упомянутый Пушкиным. Карамзин говорил о грозных скалах, о кипящих потоках, стремящихся в море. Стало быть, он проходил от острова гораздо ближе нашего. Мы же в капитанский бинокль могли внятно разглядеть только игрушечные домики по берегу.

Передохнули мы в Кильском канале, а как только вышли из канала, море опять ударило в наш пароход.

Судить, как мы движемся, можно было по листам карты, которые сменялись на большом специальном столе, стол стоял на капитанском мостике, и карты на нем сменялись примерно через каждые четыре часа. Я заглядывал в ящик стола и видел, что листов еще порядочно. Ночь была удивительно темная. Мы слушали по радио голос, который спокойно сообщал: «По Балтике шторм… шторм… шторм…»

Справа, должно быть где-то у самого горизонта, вспыхнуло и пропало зарево. Потом еще и еще раз.

– Видели? – и вахтенный штурман с каким-то странным взглядом ждал ответа.

– Что это? – я, конечно, не мог знать.

– Гельголанд, – произнес он, выпрямившись, и оттого, вероятно, мне показалось, что со скорбной торжественностью.

Остров Гельголанд – отсюда фашистские самолеты поднимались на Москву.

Огонь методически возникал на горизонте.

– По Балтике, – не прекращался бесстрастный голос, – шторм… шторм…

Впрочем, в Темзу, где не чувствовалось колыхания, мы вошли по-домашнему. Пахло рекой – тоже по-домашнему. Гриша Гришашвили, пролежавший все плаванье с зеленым лицом в трюме, а теперь, имея вид «Ну, что за Англия?», хозяйски выступал по палубе. Был воскресный день и к тому же еще отлив. Вот почему не могли мы разгрузиться у причала Грейвз-Энд, где некогда садился на борт корабля Карамзин. Бухнул якорь, все затихло на ночь, только из трюма доносился стук копыт, и по очереди мы кричали туда страшными голосами:

– Сто-оять!

Утром явилась таможня. Надо было видеть лицо чиновника, когда он узнал, каков груз. О страсти англичан к лошадям спрашивают: «Как у нас футбол?» О, нет! И у англичан футбол, а главное, что такое сто лет футбола, когда Шекспир писал о «схватках скакунов, что легче и быстрее, чем песок, гонимый ветром»? Шекспир, положим, и о футболе писал, но ведь футбол тогда был игрой исключительно для детей, забавой. Скачки же в Англии не спорт, а ритуальное действо. Таможня спускалась в трюм, как к причастию. Чиновник снял фуражку и поклонился уставившимся на него мордам. А когда Тайфун потянулся губами к плешивой голове, англичанин с готовностью подставил ему темя, приговаривая:

– Прошу вас! Поцелуйте меня, если вам этого хочется!

Каждого жеребца он потрепал по шее и так уж, как само собой разумеющееся, спросил:

– На скачки?

– Н-нет, на бега…

* * *

Ехали мы поездом, плыли пароходом, всю Англию пересекли в автофургоне от Лондона до Уэльских гор и все время сомневались, туда ли едем?

В пути, конечно, каждый был нам рад. Лошади! Просили и посмотреть, и погладить, спрашивали, кто самый лучший.