На бодворке, на лавочке

не сразу врубился в главное: Ильи-то уже нет, умер Илья! И, хотя в нашем стариковском

комьюнити чуть ли не каждый день у какого-нибудь из пяти наших двадцатиэтажных

билдингов появляется неразлучная "пара гнедых"- "Скорая" + полицейская - и кого-то, укрытого с головой простынѐю, увозят ногами вперед, это будни. И событие, главное в

жизни каждого человека, для соседей его часто остается даже незамеченным. Ну, может, царапнет чью-то душу, и то не очень. Мы все ведь уже на финишниой прямой, каждый это

знает - против природы не попрешь.

Вчера вечером Илья шел с рыбалки веселый - аж четыре "собаки" поймал! Угощал

рыбой старую Голду. Той страсть как хотелось свежей рыбки, а брать опасалась: рыба какая-

то незнакомая, лопоухая - передние плавники как уши у легавой собаки, и кто ее знает, кошерная ли, можно ли ее есть еврею, а спросить не у кого, синагога далековато. И разве в

этом чертовом океане нельзя поймать леща, или щуку, или карпа? Просто этот шлимазл Эля

не умеет их ловить,- решила Голда и дар не приняла.

Голде уже далеко за девяносто, сухая, согбенная, как вопросительный знак, каждое утро

шкандыбает она по бордвоку, резво так семенит птичьими ножками, зимой и летом в

сандалиях на босу ногу, далеко забирается , километра за три. А Илье всего 80, и его уже

нет. Правда, мы прошли войну, а даже советские кадровики считали год на фронте за три, так что мы с Ильей можем считать, что и нам, как той Голде, за 90. И мы еще не самые

дряхлые.

И вот приплелся он вчера вечером с рыбалки, раздарил соседкам своих "собак", должно

быть, принял с устатку стопку водки, уснул и не проснулся. Вероятно, так и было. А я

вечером с кем-то резался в шахмотья.

И раз этот артист Григорий трезвонит, значит, Илью уже увезли, у нас ведь без церемоний.

Церемонии это где-то там, где захотят родичи. У Ильи, кажется, их и вовсе не было.

Так-таки и не решил он вечную нашу с ним проблему холостяцкого бытия - не успел. Хотя

мы давно пришли к тому, что проблема эта решения не имеет. Он все же попытался

рискнуть - и не успел.

С высокой горы наших лет отчетливо видны все рогатки, все мины-ловушки, коими

обставлена эта проблема.

- Вот, скажем, сидишь ты рядом с симпатичной женщиной, - философствовал Илья, - вы

мило беседуете о том, о сем, вам вместе очень даже хорошо. Но это где-то на бордвоке, в

парке ли, только не дома. А стоит поселиться вместе, сразу же вылезают далеко не

эстетические подробности нашего стариковского бытия: то у тебя в брюхе бурлит

революция, газы неудержимо рвутся наружу, то моча не идет, и ты корчишься от боли, то, наоборот, ты ее удержать не в силах, от тебя воняет, то по три-четыре раза за ночь шлепаешь

в туалет, кряхтишь, харкаешь - словом, сам себе противен. Одно утешенье: этого никто не

видит, не слышит!

- Точно. Зато наши симпатичные бабульки - ангелочки бесплотные, у них никаких подобных

хворей нет и быть не может, и чего только к докторам ездят, вот вопрос? Полагаю, от скуки.

- Хватает, конечно, и у них. Мне однако предостаточно и того, что я сам о себе знаю! И

выставлять это напоказ не хочу!

- И я не хочу. Тогда в чем проблема?

- Черт ее знает. Все правильно, все логично, вот только порой хочется завыть!

- Завой, - разрешаю я, - только не очень громко, не то соседи полицию вызовут!

А мне выть не хочется, я привык к своему одиночеству. И большая любовь - та, о которой

стихи и поэмы, трагедии и романы - как-то обошла меняя стороной. В юности довоенной не

успел, а с войны пришел на костылях, было не до любви, мечтал дожить до того дня, когда

проснешься - и не рвет, не дергает тебя дикая боль, когда станешь нормальным

двадцатилетним человеком. Ждать пришлось довоьно долго, лет пять или даже шесть.

Потом была долгая семейная жизнь, без особых любвей, без взлетов страсти и без

разочарований. За долгие годы выработалось какое-то особое чувство: любовь не любовь, дружба не дружба - просто незаметно срослись, как симские близнецы, ведь столько вместе

прожито-пережито: и хроническая учительская нищета, и тревоги за детей, и болячки - всего

хватало. Мне было 70, когда ее не стало, о другой женщине я даже не помышлял.

Поезд ушел, и на безлюдном перроне я один.

У Ильи, по его словам, была в молодости любовь, но неудачная.

- На первом курсе,- говорил он,- был у нас драмкружок. И вот как-то зашла на репетицию

девчонка с геофака - и все, кончились мои репетиции, только и света в окне , что она, Лиля.

И взаимно, никаких соперников, ревнючих переживаний, даже в гости к ее родителям ездил, в райцентр. И тут война. Я с первого дня в армию, она к родителям своим. Повоевал я с

немцами и с японцами, в конце сорок пятого года демобилизовался, прискакал домой - а моя

Лиличка, оказывается , во время войны замуж выскочила - за полицая! Полицая того