На боевом курсе

- Мы бы втроем туда проскочили: я, Батраков и Докукин.

- И что вы там сделаете?

- Думаю, больше, чем 10-12 штурмовиков.

- Да... - с сомнением произнес Хрюкин, поразмыслил и разрешил: - Давай, старший лейтенант, дерзай!

И мы полетели втроем.

К станции мы подошли на малой высоте и сразу наскочили на длинные цепочки эшелонов. О стрельбе эрэсами не могло быть и речи - взрывная волна от реактивных снарядов повредила бы низколетящие наши же самолеты. Тогда я крикнул:

- Бомбы!..

А бомбы наши были с замедленным взрывом. Промахнуться практически нельзя: станция оказалась забитой эшелонами.

Сбросив бомбы, мы ушли на запад. Развернулись. Идем снова к станции, а там все рвется, горит. Пожар на станции был столь велик, что до висевших над нею облаков поднимался не только дым, но и пламя...

Теперь, много лет спустя, анализируя Харьковскую операцию 1942 года, наше поражение, не вижу для нее никаких оправданий! Это была переоценка своих возможностей и недооценка сил противника. Видимо, Хрущеву и Тимошенко удалось уговорить Ставку в том, что мы можем и должны наступать именно в этом районе. А между тем наступление именно здесь было преждевременным. Подобная крупномасштабная операция требовала колоссальной подготовки, всестороннего обеспечения. Ни подготовлено, ни должным образом продумано, ни обеспечено то наступление не было.

Это "наступление" могло иметь еще более тяжкие последствия, если бы не самоотверженность, мужество, стойкость наших воинов и ... немецкая педантичность. Ведь во время июньского и июльского отступления войск на большую глубину - до Волги! - и на территории по фронту в 300-350 километров сколь-либо серьезного прикрытия наших отходящих войск не было. Благо гитлеровские генералы в тактике придерживались шаблона: положено в сутки продвинуться на столько-то километров - продвинулись. И дальше - ни шагу, если даже такая возможность была. Эта педантичность немцев помогала нам подтягивать войска и оказывать противнику нарастающее сопротивление в последующие дни, значительно замедляя его продвижение.

Неудачная Харьковская операция болезненно переживалась бойцами и командирами. После сокрушительного разгрома немцев под Москвой мы верили, что теперь медленно ли, споро ли, но постоянно станем наступать. И вдруг... В наши души невольно лезло горькое недоумение. Сколько же будем отступать? Когда же начнем гнать врага с родной земли?..

Я не набожный и не фаталист. Я убежденный атеист. И все-таки жизнь, ее перипетии заставили меня посмотреть на некоторые события с позиции судьбы.

В самом деле, 21 июля 1941 года, в одном строю шли на задание две девятки Су-2. Я вел левое звено. В схватке над переправой, по которой мы наносили удар, от зенитной артиллерии и истребителей противника мы потеряли 16 самолетов. Можно сказать, лишь полтора самолета - мой, невредимый, да Мальцева ( сам он был ранен, а штурман убит) - вернулись домой. Что это? Случай, судьба?..

Или вот такое. Южнее Уразова мы произвели посадку на один полевой аэродром - летели для участия в Харьковской операции. На аэродроме паника. Откуда-то стало известно, что ожидается налет противника на этот азродром. Какой-то начальник ездит по аэродрому в кузове полуторки и с бранью пытается разогнать нас, заставить улететь. Мы только прилетели, и моторы перегрелись на рулении по высокой и густой траве.

Естественно, мы никуда не улетели. Но в предвидении налета отошли от самолетов, оставленных в рассредоточенном порядке, и укрылись в ближайшую щель. Где-то далеко раздались взрывы бомб. Затихло. Мы всей эскадрильей вышли из этой щели, и, закуривая, удалились от нее метров на 20-30. И вдруг в это время из-за кучевых облаков на нас свалились "юнкерсы". Вместо того, что бы укрыться в туже щель, кто-то бросился бежать к другой, находящейся значительно дальше, но обозначенной шестами с соломой наверху. А бомбы уже свистят...

Мы бежали быстро. Начали прыгать в щель, буквально друг на друга. Бомбы рвутся вовсю! Наконец, когда все закончилось, летчики выбрались из щели и стали выяснять, какой же чудак бросился бежать невесть куда. Ведь рядом была щель, в которой мы сидели при первой бомбежке...

Каково же было наше удивление, когда мы подошли к самолетам и увидели, что именно та, первая, щель начисто разнесена разбита прямым попаданием двух или трех бомб.

Что это - судьба или случай?...

Можно было бы привести много примеров и из послевоенной моей летной жизни, когда я попадал, как теперь говорят, в экстремальные ситуации: обледенение, грозы, отказы техники... Дидактические наставления в таких случаях отсылают в сторону специалиста, его опыта. Все это так. Но ведь есть что-то от везения, от судьбы. Согласен заменить слово "судьба" другим, равнозначным по смыслу. Лишь бы сам смысл не менялся по существу.