На боевых рубежах

— Помните, — говорит наконец, прощаясь, Слюнин, — наш первый Украинский фронт больше разика в два — три того, где вы были. Одних только танковых армий, — с гордостью заявляет полковник, — у нас три. А это, понимаете, что значит? Сколько надо проложить для них колонных путей, чтобы: обеспечить продвижение, сколько надо преодолеть препятствий, форсировать рек, которых на нашем пути будет не мало... В общем, придется как следует поворачиваться всему штабу и, конечно, вам в том числе.

Последние слова полковник произнес с добродушной иронией, видимо, глядя на мои осоловелые глаза и безнадежную сонливость.

— Идите, — едва услышал я. — Вы устали с дороги. Отоспитесь. А завтра, милости прошу, опять сюда. Разрешаю приходить в любое время суток.

* * *

В результате кровопролитных уличных боев был взят Тернополь. После этого войска 1-го Украинского фронта в начале апреля 1944 года перешли к жесткой обороне на линии: Торчин — Червоноармейск — восточнее Броды — Тернополь — Коломыя. Начав успешное наступление еще чуть ли не с конца зимы и продвинувшись с боями на несколько сот километров по бездорожью в весеннюю распутицу, войска, конечно, нуждались хоть в небольшой передышке. Надо было подтянуть вперед резервы и кое-где отставшие тылы, а самое основное — произвести необходимую перегруппировку сил и средств с учетом создавшейся новой обстановки.

В то время когда я приехал, оборонительные работы велись вовсю. Командующий ежедневно требовал максимального увеличения сети траншей. Специальной директивой была установлена очередность фортификационных работ и составлен минимальный перечень полевых сооружений. Все эти требования исходили из установившегося, опыта войны и в данном случае являлись до некоторой степени уже теоретическим обоснованием его.

Подумав об этом, я вспомнил Аралова; вот кому бы очень пригодились эти материалы, именно там, на курсах по подготовке молодых офицерских кадров. А то он теперь со своими коллегами, недавно вернувшимися из Фрунзе, забивает им головы устаревшими фортификационными понятиями и схемами. Недаром же рассказывают, что у полковника Слюнина, не лишенного остроумия, когда к нему прибывают новые офицеры, можно услышать такой диалог:

— Где учились? Что закончили?

— Инженерное училище когда-то закончил, — нерешительно отвечает офицер.

— Тогда хорошо! Просто замечательно! — восторгается Николай Федорович.

— А потом кончил еще академию, — подбодренный похвалой полковника, уже более решительно докладывает офицер.

— Говорите, академию закончили? М-да... Ну, что, тоже неплохо.

— А сейчас вот закончил вторую академию и прямо к вам.

— Что? — полковник от удивления раскрывает вовсю свои темные с хитрецой глаза и уже с огорчением говорит: — Да, это... плохо. Не знаю, сумеете ли вы себя показать на практической боевой работе... Не слишком ли долго учились?

Уже несколько дней как я в Баранье. Начальника инженерных войск еще не видел, говорят, он в Усть-Еписковском на Днестре организует работу переправы, которую содержат понтонные бригады полковников Берзина и Соколова.

И здесь, в штабе, и в частях я нашел своих старых знакомых. Полковника Николая Васильевича Петрова, начальника отдела заграждений, помню давно, по академии. Перед самой войной этот хороший товарищ и скромный человек был оставлен адъюнктом какой-то кафедры. Видимо, он мечтал пойти по научной стезе, но война внесла свои коррективы, и теперь Петров — признанный авторитет по минно-взрывным заграждениям. У Николая Васильевича имеются свои отряды обученных собак, с которыми он делает чудеса при разминировании местности и при подрывании немецких танков.

Старших инженеров технического отдела — инженер-майора Арсалана и майора Момотова — помню слабее, они учились при мне на младших курсах.

Говорят, что инженерными бригадами командуют здесь мой бывший начальник курса, всегда такой подтянутый, влюбленный в свой мощный командирский голос полковник Павел Федорович Новиков и худой, подвижный, как ртуть, бесстрашный Иван Порфирьевич Корявко. Много здесь и других знакомых, с которыми мы еще встретимся. Однако теперь я занят другим. Через пару часов весь наш штаб выезжает к новому месту дислокации, довольно далеко отсюда, в Скорики, рядам с Подволочиском.

Длинный, узкоплечий, с оттопыренными ушами Арсалан стоит во дворе возле машины, поданной под погрузку имущества и работников нашего отдела. Он стоит с непокрытой головой, с вздыбленными волосами, а его черные глаза выражают беспокойство.

— Что случилось? — насторожившись, спрашиваю его, раскрывая окно комнаты.

— Ну, как же, завтра Первое мая, такой праздник, — серьезно отвечает он, — а мы будем в пути, на машине.

— А может, там лучше?

— Кому лучше, а кому нет. Я предпочитаю праздновать за столом.

Момотов и подошедшая машинистка, маленькая пухленькая Клара, смеются.

— Говорят, горькая истина лучше обманчивой надежды, — философствует Момотов. — Не думаете ли вы, Арсалан, что надо скорей нам погрузиться, выехать пораньше и, скажем, поспеть к вечеру в Проскуров. А там заночуем и отпразднуем, конечно.