На боевых рубежах

— Вчера мы с ним в Проскурове встретились. Он там со своим батальоном уже с неделю как разместился.

— Господи, значит, Виктор Петрович здесь совсем близко, — закричал я на всю комнату. — Что же вы молчали?

— Не буду же я, как вы, кричать на всю улицу. Лучше бы вы ему ответили на его письмо...

И тут я действительно вспомнил, схватившись за голову, что Кувакину не только забыл ответить, но и не поздравил его с очередным званием.

Тут нашу дружескую беседу нарушил прибежавший Арсалан.

— Генерал-лейтенант Галицкий срочно вызывает вас к себе, в район Золочева. Он в сорок второй мотоинженерной бригаде.

— Михаил Андреевич, теперь мне остается только пожать вам руку. Да, чуть опять не позабыл. Вы ведь будете в Проскурове, передайте мой самый искренний привет Виктору Петровичу Кувакину. Скажите, что я по нему соскучился и очень хотел бы его видеть.

Кувакин не заставил долго ждать себя. Через несколько дней комбат примчался в штаб. Он застал нас еще в Скориках накануне отъезда.

— Виктор Петрович, дорогуша! — приговариваю я, тиская его в своих объятиях. — Ну-ка, дайте на вас, гвардейца, посмотрю дружеским оком.

Выглядит он отменно. Таким его никогда не видел, даже до войны, в Киеве. Загорел, поправился. Теперь никто и не подумает, что он всю свою жизнь ходил с впалыми щеками.

— Привет! Привет вам из Ливадийского дворца! 

Помните, у Маяковского, — весело декламирует Виктор Петрович:

Как днище бочки,

правильным диском

Стояла луна

над дворцом Ливадийским.

— Хотите посмотреть на мою левую руку? Нате смотрите, нет двух пальцев... Ничего. Могло ведь быть похуже.

Мы сидим с Виктором Петровичем у раскрытого окна и пьем чай.

— Сычева не встречали? — спрашивает вдруг Кувакин.

Я отрицательно качаю головой и смотрю на Виктора Петровича удивленными глазами.

— А ведь он на вашем фронте, в бригаде полковника Новикова... Командует батальоном.

— Нет, в самом деле? — подскакиваю я от радости. — Тогда мы с ним на днях непременно увидимся. Вот молодчина, что сказали.

— А Пузыревскяй знаете где? В Люблин укатил. Бригаду, говорят, саперную там будет формировать. Правда, здорово?

В комнате заметно потемнело.

Воцаряется тишина. Отчетливо слышно, как отстукивают висящие на стене ходики, а за печкой назойливо трещит сверчок. Я пристально смотрю на Кувакина, а он, видимо поняв мои мысли, вынимает из своей новенькой планшетки фотографию и подает ее мне.

— Узнаете Ларису Петровну? В прошлом месяце прислала, когда я в Крыму, в госпитале, был.

Внимательно вглядываюсь. Глаза все те же, что и в Старобельске. Такие же лучистые, умные. Но лицо... даже фотограф не сумел ретушью скрыть появившиеся возле глаз морщинки... А Виктора Петровича огорчать не хочется. Да в конце концов не все ведь решает внешность, и я говорю ему без шуток:

— Лариса Петровна по-прежнему хороша. Я думаю, что лучшей для себя жены вы не найдете. И неужели так и будете ждать до конца войны?

Виктор Петрович задумался. С минуту молчал, а потом встал, принял положение «смирно» и выпалил:

— Я солдат. Раз приказано ждать, значит, буду ждать. 

— И не тяжело?

— А что мне делать?

— Вам видней. Сами решайте.

Виктор Петрович со свойственной ему экспансивностью начинает быстро бегать по комнате, задетый, как видно, за живое.

— Как спрашивать, так все вы тут как тут, а чтобы посоветовать что-нибудь умное, дельное... тогда в кусты.

— В таких вопросах, — говорю я нарочито спокойно, — нельзя надеяться на советчиков. Самому решать все надо. Вы ведь боевой командир, а перед Ларисой Петровной пасуете.

— Люблю... — уже совсем тихо сказал он.

Несколько раз Кувакин просил рассказать, что делается сейчас у нас там, впереди, а я так и не сообщил ничего, хотя у самого не выходит из головы все виденное под Золоченом, куда я ездил на днях по вызову генерал-лейтенанта Галицкого.

По дороге мне все время попадались колонны пленных, конвоируемые нашими автоматчиками. Бродская группировка разгромлена. Кругом горы вздутых лошадиных трупов, а поле усеяно бумагой. Это немецкие штабы перед сдачей поспешили освободить себя от ненужного уже груза, а может, боялись, что документы могут кое-что и выдать. Гонимые ветром, белые, серые, розовые листки бумаги, как перекати-поле, переносятся с одного места на другое, и издали иногда кажется, будто это какие-то степные зверьки гоняются друг за другом.

Глядя на поле битвы, нетрудно было представить, как упорно сопротивлялись гитлеровцы.

* * *

В тот день, когда Москва салютовала войскам 1-го Украинского фронта по случаю удачного штурма и взятия старинного города Львова, наш штаб переезжал в район Равы-Русской, в деревню Немстув.