На богомолье

— Доктор! Спаси мою дочку! Сделай ей какой-нибудь укол! — хрипло, как зверь, зарыдала богомолка и протянула к нему узловатые руки.

— Там же наверху остался второй врач! Сейчас закончит операцию и придет! — Якушев попытался стряхнуть с себя цепляющуюся женщину, но оказалось, что это не так просто. — Анна Ивановна! — что было силы заорал врач. — Ну что это такое! Не день сегодня, а наказание! Помогите хоть вы отодрать ее от меня! Я же на автобус опаздываю!

Но фельдшерица, которая минуту назад спокойно сидела за своим столом, сейчас будто нарочно куда-то провалилась. Вся больница молчала как вымершая, и только Мария рыдала надсадно, словно мужик.

— Вставай же, тетка! — взмолился Александр Петрович. — Ну что ты меня держишь! Этим твоему горю не поможешь! — Он стал отрывать от себя цепкие руки женщины.

— Да посмотри сам! Умирает она, ягодка моя ненаглядная! Укол ей сделай!

Машинально Якушев повернулся в сторону девочки. Действительно, за какие-нибудь полчаса лицо девочки изменилось почти неузнаваемо. Кожа ее теперь приобрела серо-зеленый цвет, черты лица заострились, под глазами расплылись темные круги.

— Пусти! — грубо заорал Якушев на женщину и, оттолкнув ее, подошел к Саше.

Лоб у нее теперь горел, но ни тени румянца не было на щеках.

— Ивановна! — что было силы заорал он. Фельдшерица, будто все время была в коридоре, заглянула в кабинет. — Давай пустой бланк истории болезни!

Анна Ивановна, несмотря на полноту, резво подбежала к столу и вынула тонкую пачку листов.

— Никакие уколы твоей девочке не помогут. Расписывайся вот здесь, что согласна на операцию! — Якушев ткнул Марии в лицо пустой бланк и шариковую ручку.

— А если умрет?! Может, лучше таблеточки? — В глазах у той заметались ужас и отчаяние, она так и продолжала ползти по комнате на коленях и, по всей видимости, не вполне владела собой.

— Мамочка, не надо! Не отдавай меня на небо! Я боюсь! — вдруг в голос закричала Саша.

— Ой, Сашенька, дитятко! Что же нам делать? Ой, Боженька нас оставил! — запричитала Мария. Чистые листы истории болезни рассыпались на полу.

— Ду-ра! — в отчаянии закричал над ней Якушев. — Соглашайся на операцию! — Голос у Якушева стал вдруг тонким от отчаяния, от человеческой тупости.

— У нас доктора хорошие! — включилась вдруг, возмущенно рокоча, фельдшерица. — Вылечат тебя, и пойдете со своей мамкой туда, куда шли!

Анна Ивановна стала гладить девочку по голове и выразительно смотрела на Марию. Та молчала, не зная, на что ей решиться.

— Позвоните Диме, что его ждут, — сказал устало Якушев и поднял свою сумку. — Счастливо оставаться! — Он опять кивнул фельдшерице и, стараясь не смотреть больше на девочку, направился к выходу.

— Не уходи! — Мария, будто решившись, вдруг кинулась ему наперерез, будто черная птица, разрывая пуговицы платья у себя на груди. — Вот деньги, возьми! Только спаси дочку!

Откуда-то из-за полувысохших, двух когда-то округлых сокровищ достала она смятый платок и развернула его торопливо, дрожащими руками. Несколько купюр по пятьдесят и одна в сто рублей лежали там.

«Уходи! — сказал себе Якушев. — Зачем ты стоишь?» Но ноги его будто приросли к месту.

— Вот, возьми! — Лицо Марии болезненно скорчилось. — Я на свечки хотела да на милостыню пожертвовать в храм…

— Ах на храм! А детям купить пожрать не хотела? — Якушев в ярости схватил деньги, сунул себе в карман, в сердцах опять стукнул сумкой об пол. — И башмаки сыну тоже купить не хотела?

Фельдшерица сидела за столом, опустив глаза.

— Ивановна! Готовь девочку! Прооперирую я ее! Провались в тартарары этот отпуск, и автобус, и весь этот идиотский народ!

Анна Ивановна хитровато прищурилась, улыбнулась и павой выплыла из-за стола.

— Ну, мамочка, успокойтесь! — сказала она присущим ей успокаивающе властным тоном, уводя Марию в коридор. — С дочкой все будет хорошо. Идите устраивайтесь на ночлег. А то пока туда да сюда, операция кончится, а вам с мальчиком и спать негде! И на дворе уже ночь, а мы ночевать в больницу родственников не пускаем.

Но Мария, конечно, не сделала ни шагу, пока забившуюся из последних сил Сашу Анна Ивановна не унесла наверх. Туда же ушел и доктор Якушев, волоча по полу свою сумку.

Дима с удивлением посмотрел на него по дороге из операционной.

— Сам, что ли, будешь оперировать? Раздумал ехать?

Якушев кивнул ему:

— Сам!

— Ну, ни пуха! — И Дима с облегчением поскакал в ординаторскую, а единственный на всю больницу анестезиолог, вздыхая и матеря свою работу и жизнь, уговаривал Сашу чуть-чуть полежать, говорил, что больно совсем не будет и что он сделает ей только один укольчик, а потом покажет красивые сны. Мария же, осознав до конца, что ничего больше от нее не зависит, отыскала в больничном садике сына и, взяв его за руку, повела искать им обоим ночлег.

4