На большой реке

Этим летом академику исполнилось пятьдесят лет. И хотя с некоторых пор у него появились присловья: «если жив буду», «нам, старикам», «у нас, у стариков» и тому подобное, — но все это было не более как присловье. А на самом деле стариком он себя не чувствовал, сознавал себя в самом зените своего творчества и еще далекой видел от себя ту ступень старости, когда ссыхаются плечи и укорачивается, мельчает шаг.

Здоровье у него было крепкое.

9

Зной долит, пригнетает к земле. Как будто незримые жаркие великаньи руки легли к тебе на плечо и гнут, гнут долу, так что уже и не выдерживает этого могучего давления позвоночник, и хочется опуститься в первой тени, на прохладную землю, или кинуться поскорее в реку.

На дымчато-голубом, словно выгоревшем небе разбросаны были кое-где раздерганные на пряди, медленно истаивающие облака. Солнце стояло над горою и нестерпимо сверкало, сияло, плавилось.

Было часов около трех пополудни. К Лебедеву в белый домик гостиницы на склоне горы, в самом конце лощины, пришли пятеро комсомольцев котлована, которых он поджидал, чтобы всем вместе отправиться на стройку.

Среди пришедших были три девушки: электрик котлована Нина Тайминская, а с нею, конечно, и Клава — сегодня она была свободна по гостинице — и третья — Лора Кныш, одна из учетчиц котлована.

С ними пришли Аркадий Синицын, молодой инженер, прораб из отдела жилищного строительства и Петр Доценко, экскаваторщик, помощник машиниста.

С горы, где рядом с буровой вышкой стоял белый домик гостиницы, просматривалась вдоль вся лощина, вплоть до самой Волги. Там она, сильно раздавшись, распахивалась к реке широким раструбом меж двух огромных каменных сопок, которые утесами обрывались к воде.

Та из них, что лежала слева, если смотреть от реки, именовалась Богатыревой горой. А названия правой горы так никто с достоверностью и не мог сообщить историку за все время его пребывания в Лощиногорске.

— Аркаша, — сказала Тайминская, — может быть, ты знаешь? Ведь ты у нас кладезь учености, все на свете знаешь!

В этих словах, сказанных с явным намерением уколоть, было, однако, немало и правды. Аркаша Синицын и в самом деле был энциклопедически начитан. Товарищи его, заспорившие о каком-либо слове, понятии, термине из любой области человеческой культуры — от железобетона до балета, — особенно побившиеся об заклад, обычно заявляли один другому: «Звони Аркашке!» И оба замирали, приникнув к телефонной трубке, чтобы обоим слышать, как напевный, с легким заиканием голос Аркадия дает решающую их спор справку.

Услыхав язвительное обращение Тайминской, юноша вздрогнул и насторожился. Чувствовалось, что он готовится дать ей отпор какой-нибудь дерзкой остротой. Он уже заранее втянул голову в плечи, как делают иные мальчишки, спасая свой чуб от протянувшейся «карающей десницы».

Впрочем, это и впрямь было у него привычным движением, когда он находился среди девушек. Ему-таки влетало от них! У него был злой язык и склонность к остротам. Его побаивались. Он слыл «язвою». Так попросту выражались о нем девчонки. Остроумие, остроумие во что бы то ни стало — это являлось второю славою Аркадия.

Однако на этот раз он предпочел промолчать: смущало присутствие академика, да и Тайминской он почему-то побаивался. Она, однако, не унималась: такой на нее стих нашел сегодня!

— Не знаешь? А еще хвалился, что можешь лекции читать по геологии Волги!

— Так это ж не геология, а... топонимика, — огрызнулся Аркадий.

Академик с любопытством поглядел на него.

Тайминская была немного смущена и рассержена.

— Типичная псевдоученость! — сказала она. — Его спрашивают, как эта гора называется, а он — это топонимика, а не геология!.. Так бы прямо и сказал, что не знаешь!..

— Нет, знаю! — возразил юноша и замолчал, выискивая ответ, потому что и впрямь не знал.

— Знаешь, так скажи.

— Безымянная, — пожав плечами, ответил Аркадий.

Все рассмеялись.

— Увертлив! — звучным голосом снисходительно произнесла Нина.

А неторопливый, мрачноватый увалень Доценко добавил:

— Увертлив — в ступе пестом не попадешь!

У Петра Доценко еще «не выветрился» на севере его украинский говор, и он мягко, придыхательно произносил слова: ховорят, хород, халька, так же, как Лора Кныш.

Синицын за это и ухватился.

— Ховорят! — передразнил он. — Шел, шел, да и надумал? Молчал бы уж, когда тебе в степу широком возом ногу отдавило!

Умные глаза Доценко сердито сверкнули. Несколько косо поставленный, большой рот его скривился, сверкнув на солнце золотом коронок. Но пока он соображал, что ответить, Лора Кныш и Клава опередили его.

Молча переглянувшись, они схватили Аркадия за прядки белых волос. Он притворно пискнул и втянул голову, покоряясь.

— Ты смотри, Аркадий, — смеясь, пригрозила Кныш, — весь пух обскубаю!

— Да уж отпустите его! — сказала Тайминская.

Аркадий опять запищал голосом Петрушки. Девушки отпустили его.

— В последний раз! — назидательно проворчала Лора, смуглая, плотная и кареокая украинка с томным лицом.