На большой реке

— Вы ошибаетесь: эта «косматость» не есть у меня плод «недошлифовки». Она — коренное свойство. Если угодно, это «стиль» мой. И вы тоже не обижайтесь: для меня язык вашего романа «Люди и табуны» — это стертый язык, язык переводной прозы.

— Простите, я не кончил, — сказал, язвительно усмехаясь, Неелов. — Разрешите? — обратился он к Флерову. — Впрочем, мне и самому кажется, — добавил он, — что выгоднее для нас, спорящих, и полезнее для молодежи, если мы прибегнем к сократическому способу вести беседу...

Зверев на мгновение задумался, вспоминая, что означает слово «сократический».

— Это в форме диалогов, что ли? — попросту спросил он.

— Вы не ошиблись, — бросив лукавый взгляд на Флерова, сказал Неелов.

— Согласен.

— Тогда позвольте спросить вас, к примеру: почему у вас наряду с вполне литературным — и лексически и грамматически — периодом вдруг: «Ребенок захинькал»? Кажется, так?

— Да.

— Ну, зачем это? — укоризненно протянул Неелов. — Друг мой, это провинциализм. Строже отбор!

— Этот «провинциализм», как вы изволите выражаться, есть у Бажова, у Шергина.

— О-о! Опасные ссылки. И тот и другой не в меру засорили свой язык северными диалектизмами, просторечием. Язык «Малахитовой шкатулки» не нашел места в словаре Ушакова. Это должно насторожить!

— Ну, знаете ли! — сердито возразил Зверев. — Если молодой писатель поверит этому словарю, так только и останется бедняге, что повеситься!

— Вот как? — тонким голосом наигранного удивления сказал Неелов, вскидывая брови. — Это почему же?!

— А потому, что перепятнали весь словарь русского народа: то не литературно, другое — не литературно, то — провинциализм, другое — диалектизм. А я так считаю: весь язык русского народа литературен! И нечего памороки забивать. Еще Ломоносов писал, что русский язык един, что у нас не то, что в немецком, где баварский крестьянин мало разумеет мекленбургского, бранденбургский — швабского.

— Однако!..

— Да! — горячо продолжал Зверев. — И вообще я считаю, что сами писатели и поэты — хозяева литературного языка.

Неелов сжал губы, обвел смеющимся взглядом присутствующих. Затем обратился к Звереву.

— Вы на этом настаиваете — хозяева́? — подчеркнул он неверное ударение Зверева.

— Да!— ответил в запальчивости тот, не поняв, что Неелов смеется над ним.

— Что ж! — важно и глумливо произнес Неелов. — Для ваших позиций это вполне последовательно: пусть будут «хозяева́»!..

Он взглянул на свои ручные часы:

— Ого! Я лишен возможности прослушать вашу лекцию о русском языке, дорогой мой собрат по перу!.. Кстати, когда собираетесь вы закончить ваш роман?

— Трудно сказать. Года через два, через три.

— Он весь будет на здешнем материале?

— Признаться, недолюбливаю я это выражение: «работать на материале»! — отвечал, поморщась, Зверев. — Да, роман весь будет посвящен строительству ГЭС, Волге. Конечно, я не собираюсь писать книгу очерков о нашем строительстве. Ни летописи данной стройки. Это роман. Роман в полном значении этого слова. Ясно, что будут обобщения, сгущения, передвижка лиц, событий, мест... Ну, да это известно каждому! — закончил Зверев.

— Ну что же, — повеселевшим голосом сказал Неелов. — Ни пуха вам, ни пера! И, надеюсь, в вашем романе, написанном на таком материале... Pardon! — спохватился он. — Надеюсь, мы не найдем в нем ветхих персонажей?

Зверев недоуменно и молча на него посмотрел.

— Ну, разумеется, я говорю о надоевших нам всем диверсантах и тому подобных фигурах, которые непременно странствуют во всех производственных наших романах и повестях.

Зверев только пожал плечами.

Анатолий Неелов, смеясь, стал рассказывать о том, как в первые дни войны у него на глазах затащили одного гражданина в подъезд и дергали его собственную бороду, стараясь ее отодрать.

— Да, да, представьте себе! — восклицал он, уже хохоча до слез. — Идет себе прилично одетый гражданин, в шляпе, с чудесной холеной бородой черного цвета... Конечно же, его собственной, натуральной, кровной! Но ведь тогда всех нас чуть не поголовно охватила какая-то шпиономания... И его... Ха-ха-ха! И его две женщины и дворник — цап, голубчика, — и в подворотню!.. Всерьез отдирали: фальшивая-де!..

— Да-а! — сумрачно проговорил Зверев. — А теперь в другую крайность впали: фальшивую бороду не могут отличить!..

49

В тот же самый вечер, когда Игорь ужаснул ее своим намерением жениться на Клаве Хабаровой, Августа Петровна, едва приехали домой, пригласила Сатановского в свои комнаты и тайно от всех обратилась к нему с просьбой-мольбой спасти Игоря от «этой хабки» (у мадам все еще был сильный насморк).

— Дорогой Ананий Савелыч! — сказала Андриевская. — Вы испытанный друг нашей семьи. Благороднейший и умнейший человек. Игорь на вас молится. Я знаю, что мои скромные просьбы никогда не были у вас в пренебрежении.

Сатановский молча приложился к ее руке.

Она продолжала: