На большой реке

— Я знаю моего мальчика. Натура страстная и... девственная. Такие, как он, легко попадают под влияние женщин. И тогда все нипочем! Расторгаются священнейшие узы. Ни голос матери, ни запреты отца — тогда уже ничто не имеет силы над таким сердцем. Но я уверена, что ваш голос, мудрого и любимого друга... Ананий Савелыч... ваше вли...

Голос у нее пресекся, задрожал, она приложила комочек крохотного платка к одному, к другому глазу, осушая их, отвернулась и подошла к зеркалу припудрить нос. Ей еще предстояло сегодня быть хозяйкой за семейным праздничным столом. Ждали только Николая Карловича.

— Ирония судьбы! — сказала она, пытаясь улыбнуться. — Я всегда говорила, что заранее ненавижу свою невестку. И вот...

— И вот эта заранее обожаемая невестка — шофер самосвала! — подыграл Сатановский.

Она отшатнулась, расширила глаза:

— Он еще смеет издеваться! Но это же трагедия! Уверяю вас, я не переживу.

Лицо ее вновь приняло скорбное выражение.

Вновь и Сатановский стал преданно-озабоченным, готовым на все другом семьи. Он-то уж понимал хорошо, что для этой женщины женитьба ее сына на Клаве Хабаровой была бы и впрямь катастрофой.

Андриевская происходила из дворянской семьи и не переставала кичиться этим. Ее собственный супруг был «мужик», до которого она снизошла. Уверенная, что имя ее мужа, высокочтимого ученого-гидростроителя, всегда будет ей надежным щитом от всяких неприятностей, она даже находила особое удовольствие подразнить иной раз самого Рощина, когда он бывал у них.

— Да, да, товарищ генерал! — говорила она, открывая в улыбке свои красивые белые зубы, сверкающие золотой коронкой. — Вы, большевики, ужасный народ. Вы помешали мне довершить образование: не будь вас, я бы наверняка окончила Смольный с шифром!

Андриевский в таких случаях, бывало, только покачает большой угловатой головой с розовой плешью, в белой, как бумага, оторочке седины на затылке да перекинется взглядом снисхождения с Рощиным: дескать, простим женщине этот ее «заскок».

Как-то Рощин прикинулся невеждой:

— Шифр, Августа Петровна? Неужели смольнянок зашифровывали? У нас ведь тоже применяется шифр — на базе гидросилового оборудования и вообще на все грузы.

— Варвар! — отвечала она, смеясь. — Наш шифр был несколько иной. Если девушка окончит Смольный с отличием, ей на выпускном вечере торжественно вручали драгоценный миниатюрный вензель императрицы...

— Ах, вот как? Простите мое невежество.

— Я училась отлично. Еще три года — и я вышла бы с шифром!

— Ай-ай-ай! — хватаясь за голову, как бы с чувством запоздалого раскаяния, восклицал Рощин. — Уверяю вас, большевики никогда себе этого не простят! Но что ж делать? Нам понадобилось помещение вашего института!

— Смейтесь, смейтесь!

И вот: «чуть было не вышла с шифром» — и, страшно вымолвить, невестка — шофер самосвала на котловане! Было от чего прийти в ужас!

Сатановский преданно поклялся, что он применит все свое влияние на Игоря, чтобы «обезопасить» его — он так и выразился — от Клавы.

— Надеюсь, что Телемак посчитается с мнением своего Ментора.

Августа Петровна повеселела и в знак признательности поцеловала Сатановского в склоненную к ее руке голову.

— Вы возвратили мне жизнь! И знаете что: быть может, чтобы отвлечь его, вам с ним понадобится путешествие? Ради бога, не стесняйтесь! Я попрошу Николая Карловича: ему ничего не стоит устроить все как надо.

Сатановский на это энергично потряс головой.

— Нет, нет, все обойдется и без этого! Положитесь на меня.

Ананий Савелыч слишком хорошо знал, что без приказа «оттуда» он не имел права надолго отлучаться от своего «объекта».

Послышался стук входной двери.

— О! — сказала Андриевская. — Вот и Ники вернулся! — так в домашнем кругу называла она мужа. — Идемте ужинать.

— Благодарю вас. Итак, — еще раз заверил он ее, — повторяю: будьте спокойны, я сегодня же проведу глубокую буровую разведку в сердце моего юного друга.

— Вы, конечно, переночуете у нас? — утвердительно спросила она.

Сатановский кивнул головой. Возвращаясь с Игорем из своих прогулок на «мерседесе», он обычно заночевывал у него. И тогда до рассвета, бывало, друзья беседовали о всех делах мира.

В столовой, у сверкающего хрусталем и фарфором стола, уставленного винами и закусками, уже расхаживал в нетерпении коренастый, сгорбленный и лысый старик, видом далеко за семьдесят, с прищурым поглядом из-под белых клокастых бровей. Это был отец Августы Петровны, Петр Григорьевич, более известный среди соседей по городку коттеджей как «С добрым утром».

Его прозвали так за одну странную и для всех не очень приятную повадку.