На большой реке

— Да. Очень. Я все равно женюсь на ней.

— Но вы же знаете, что это убьет вашу маму.

— Маме не угодит ни одна!..

— Ситуация, я вижу, серьезная... Но, быть может, ты ошибаешься, Игорь? Внушил себе. Ведь и так бывает.

Игорь горячо стал возражать:

— Вы говорите, «внушил»! А почему же, когда я у нее в комнате и смотрю на нее, я так счастлив, что целые часы проходят, а мне кажется, что я только что пришел? Почему, когда она ходит передо мною, стряпает там какие-нибудь оладышки к чаю, — в ситцевом платьице в клеточку, очень, очень скромно одетая, — а я смотрю... Вся она упругая, крепкая... И эти самые клеточки перекашиваются у нее на бедрах... И вот я всем своим существом начинаю тогда понимать, что все, чем только человек может обладать, ну все решительно — чепуха перед этими вот перекошенными клеточками. Только бы сидеть и смотреть!

— Бедный мальчик! И он принимает это за любовь! Типичное, Игорек, чувственное влечение.

— Неправда. С Клавой мы даже ни разу не поцеловались. А мы знаем друг друга почти полгода.

— Ну вот это самое и говорит, что я прав. Подумаешь ведь, страдания молодого Вертера! Не в духе эпохи. Слушай, Игорь. — Сатановский отечески ласково положил руку на плечо юноши. — Из любви к тебе я поделюсь с тобой кое-чем из тактики и стратегии. Проверено!

— Нет, Ананий Савелыч, я вам очень благодарен, но Клава не такая! Не стану и пробовать! Обойдусь без вашей «тактики» и «стратегии»!

— Как хочешь, Игорек, как хочешь... Но тогда я боюсь за тебя.

В дверь постучали.

Даже Сатановский вздрогнул. Секунду не отзывались: уж не послышалось ли? Нет, стук повторился.

— Да, да!

Дверь открылась — вошла Августа Петровна.

— Не зажигайте света, — предупреждает она взволнованным и хрипловатым спросонья голосом. — Я в халате... С Николаем Карловичем плохо... Надо вызвать неотложную помощь... А ты, Игорек, приготовь машину...

— Да, да, мы сейчас! — сказал Сатановский. — Но что с ним?

— Что-то с желудком. Рези ужаснейшие. Чуть не кричит. Ах! — сказала она. — Это все проклятые его консервы! Вышвырнула я их на помойку...

Врач «скорой помощи» определил у главного инженера острое отравление недоброкачественными продуктами. Приняли срочные меры. Но и промывание желудка не помогло. Это было похоже на дизентерию. Андриевского отвезли в больницу.

И, конечно, никому даже и в голову не пришло, что причиной едва ли не смертельной болезни главного инженера гидроузла была всего лишь одна капля кротонового масла, впущенного рукой Сатановского в консервы.

И много бед затаено было в этой одной-единственной капле масла! А главнейшая из этих бед была та, что в силу установленного на гидроузле порядка теперь, когда Рощина не было, а главный инженер выбыл из строя, главою всего строительства стал Кусищев.

Андриевского спасли. Но к возвращению Рощина из его «десятидневки» Николай Карлович был еще настолько слаб, что едва лишь способен был сделать несколько шагов по коридору больницы.

51

Сегодня Клава была не в «клеточках». Игорь застал ее не врасплох, и она успела принарядиться: голубая вязаная кофточка; синяя плиссированная юбка; туго охватывающие полные, упругие икры капроны; лакированные «лодочки» на высоких каблуках.

Тронутые крупной завивкой, черные, здорового блеска волосы красиво ниспадали ей на плечи.

Было воскресенье.

Встретиться они условились накануне. Поэтому Клава заранее приготовила все к чаю, и ей не нужно было отвлекаться по хозяйству.

Игорь сразу начал с того, что попросил у нее прощения за обиду, которую он невольно нанес ей тогда, в Доме культуры.

Тонкая ее бровь наплыла болезненно-гневной морщинкой к переносью. Но, увидав жалкое выражение виновности на лице Игоря, Клава только тряхнула гордо головой и сказала:

— Ну, а что ты уж очень винишь себя? Матери все одинаковые. Не мог же ты ей при всех сказать: «Нет, мама, я не сяду с тобой, хочу сесть с Клавой Хабаровой!» Я не обиделась — поняла.

Игорь был растроган.

— Какая ты умница! А все-таки знаешь, что она сказала о тебе?

— Откуда же мне знать?

— «Какой прелестный дикий цветок!»

Клава улыбнулась сквозь строгость.

Игорь сказал: — В общем она, быть может, и неплохая старуха,

моя мама. Но у нее множество идиотских предрассудков.

— Игорь! Как тебе не совестно так о своей матери говорить?

— А чего я, собственно, сказал? Вот еще! Она

же ничуть не жалеет меня: «Только через мой труп». Это она мне сказала, когда я заикнулся, что хочу жениться на тебе.

Они стояли у окна лицом друг к другу и разговаривали.

Глядя на нее, он почувствовал, как безнадежная тоска-ревность, и не к какому-то одному, определенному мужчине, а к неизвестному, который, быть может, завтра же отнимет эту девушку у него, станет ей мужем, стиснула его сердце. Как понял он в этот миг выражение: «Свет не мил!»

— Клава! — тихим голосом сказал он. — Я что-то устал. Я присяду.

— Ты не заболел ли? — тревожно спросила она.

— Нет, я так просто. Вот посижу — пройдет.

Он опустился в изнеможении на диван и прикрыл ладонью глаза. Вдруг он услыхал ее сильный и легкий шаг и почувствовал, что она стоит перед ним. Он поднял лицо.