На большой реке

Она слегка откинула его голову ласковым и в то же время властным движением.

— Слушай, — сказала она, — ты любишь меня?

— Клава!

— А я давно знаю, что люблю тебя. И никогда никого я до тебя не любила. И не надо мне, чтобы обязательно выйти за тебя замуж. Пусть не боится твоя мама! Я люблю, и все!

Она властно поцеловала его...

Вскоре после этого дня мать Игоря суровым упреком встретила Сатановского:

— Я так вверилась вам, а вы знаете, что он на днях мне преподнес?

Тот понял, что речь идет об Игоре.

— Да?

— Он прямо заявил мне: «Мы с нею — муж и жена. В конце концов разве я не могу быть самостоятельным? Я инженер. Если ты не дашь согласия, мы уедем с нею, и все».

Августа Петровна заплакала.

Сатановский стал утешать и успокаивать ее.

— Да полноте вам! — говорил он. — Что особенного случилось? Ну, ваш беби сошелся с девушкой. Но, уверяю вас, отсюда еще далеко до официального брака. И я клянусь вам, что этого никогда не будет!

— Вся моя надежда на вас!

И друг семьи вскоре оправдал ее надежды.

Первая заметила это не мать, а Клава. Сначала она заметила, что Игорь стал тревожным, странно-пугливым, — вздрагивал от стука упавшей чайной ложечки. У него временами назойливо и неприятно подергивались ноздри и верхняя губа. Однажды, заметив это, Клава сказала ему:

— У тебя насморк! Забыл платок носовой? Возьми мой.

Он обругал ее дурой и зло оттолкнул. Она заплакала. Он хмуро и безучастно слушал ее плач. Потом порывисто встал, молча поцеловал ее руку и вышел.

После этого долго не приходил. Затем позвонил как-то ей на работу: «Приду. Останусь у тебя».

И действительно пришел и остался. И всю ночь боялась она, что услышат соседи: Игорь почти до утра громко, хвастливо говорил, говорил, говорил. То хвастался своей непомерной силой: кинулся ни с того ни с сего поднимать себе на спину, как грузчик, тяжелый платяной шкаф; утверждал, что ему ничего не стоит расшвырять хоть целую ватагу парней, что он в одиночку может своротить и сбросить в Волгу десятитонную пирамиду, и тащил Клаву сейчас же, немедленно, — а было уже около двух часов ночи! — пойти с ним на дамбу, где все еще под шубою снега, как белые палатки, стояли неизрасходованные на перекрытии пирамиды.

— Игорь, перестань. Ты что, пьян? Зачем мы пойдем туда? Вот, скажут, сумасшедшие, да и далеко: почти десять километров, — пыталась она его образумить. — Я устала, Игорек!

— Чепуха! Я донесу тебя на руках!

Он схватывал ее на руки, как ни сопротивлялась она, и, крепко стиснув, начинал почти бегать с нею взад и вперед по комнате. Напрасны были ее попытки успокоить его. И она впрямь изумлялась этому взрыву чудовищной силы у него, такого изнеженного и хрупкого.

А между тем пьян он не был. Дыхание было чистое.

Измучившись, опасаясь, что он душевно заболел, едва-едва уговорила она его под утро лечь в постель.

И тогда началось иное.

Заснуть Игорь не смог. Стонал и хныкал, ногтями раздирал себе грудь, извивался, как раздавленный червь, молил Клаву убить его.

— Я мерзок, о, ты не знаешь, как я мерзок, Клава! Мое дыхание заражает воздух! Убей меня!..

Только около десяти часов утра заснули они: он — вычерпав дотла все свои душевные и телесные силы в загадочном для нее приступе возбуждения, она — изнемогшая от слез, обессиленная от возни с ним.

На работу Клава не пошла: она боялась оставить его в таком состоянии.

Все такой же удрученный, расслабленный, Игорь попросил крепкого чаю и пил, пил его, пока не пришел в такой вид, что мог выйти на улицу, не возбуждая удивления прохожих.

— Что с тобой было, Игорь, родной мой? — спросила Клава.

— Не нужно, Клава, ни о чем не нужно расспрашивать меня, если ты любишь меня хоть сколько-нибудь! Больше этого не повторится! И никому ни слова. Иначе я погиб. Это вроде опьянения. Я ездил в город. И там один человек уговорил меня попробовать. Какая же это гнусность! Ты видела, каково мне было? Ну вот, клянусь, что никогда больше!..

— Ты попробовал дурман какой-нибудь?

— Да.

После этого происшествия он долго у нее не был. Она решилась позвонить сама. Он отвечал ей раздраженно. Однако пообещал скоро приехать. И не приехал — обманул.

Когда Клава вызывала его к телефону, между Игорем и Сатановским как раз происходило бурное объяснение.

— Ты суслик! — сверля его глазами, говорил пониженным голосом Сатановский. — Даже и в этом, в марафете, должна быть своя мера. Доза должна быть! А иначе, дружок, ты скоро попадешь в сумасшедший дом. Я теперь выяснил твою дозу, и больше ты от меня не допросишься ни одного порошка. Отстань!

Игорь упал перед Сатановским на колени, ловя его руку, чтобы поцеловать.

Дверь распахнулась. Вошла Андриевская и в ужасе отступила. Но Сатановский стоял лицом к двери.

Он рванул Игоря за рукав и одним рывком поднял его на ноги:

— Игорек! Я же тебе говорю, что у Хлестакова это вот так. Смотри: теперь я буду Хлестаков, а ты — Марья Антоновна.

Сказав это, он сам рухнул перед Игорем на колени.

— Марья Антоновна, не сердитесь! Я готов на коленях у вас просить прощения... Вы видите, я на коленях!

Затем, обратясь к Августе Петровне, он сказал, сделав пригласительный жест: