На большой реке

— Ссориться зачем? — отвечал Бороздин. — Тут и без ссоры дел-то выше головы. Не знаешь — изволь. Мудреного тут ничего нет. Мы как до сих пор социалистическим соревнованием руководили? Что мы понимали под этим руководством? А вот что. Брали план. На основе этого плана ты, Марьин, Андриевский со своим «мозговым трестом» тихо, чинно, в кабинетиках вырабатывали соцобязательства для обоих СМУ, для районов, для участков и, наконец, для бригад. Ну, потом, конечно, созывали общее собрание. Внешне как будто полная демократия — не придерешься. Зачитывают обязательства, голосуют. Принято! А по существу, эти социалистические обязательства оказывались спущенными сверху. Вот это «для» и мертвило нам социалистическое соревнование. Спущено-де соцобязательство — надо выполнять. Только и всего. Откуда же здесь пылу-жару взяться?!

А вот когда стали мы к этому делу великому по-настоящему подходить, когда новые социалистические обязательства от самих собраний пошли, хозяин-то и обозрел хозяйским оком своим поле боя да и показал нам, какие у него «внутренние ресурсы»!

— Ну, хорошо, хорошо, дошло! — полушутя-полусердито остановил его Рощин. — Я посоветоваться к тебе пришел, товарищ первый секретарь.

Секретарем партийной организации строительства Бороздин был избран всего десять дней тому назад.

Этой зимой обкому стало окончательно ясно, что Марьин не завоевал авторитета в массах. Народ осуждал его пресловутое «Давайте будем этот разговор кончать!» и его демагогические выходки, вроде следующей, например. Еще в начале ноября двум бригадам на монтаже агрегатов объединенный постройком и управление присудили крупные премии. Одна из бригад деньги эти получила. А деньги другой бригады что-то позастряли в недрах финансового отдела. Как-то ночью на монтажную площадку приехал Марьин. Круглосуточно шла напряженная сборка статора и ротора. Марьин вступил в разговор с монтажниками. И они открыто выразили ему свое недовольство задержкой премии. И ничего другого не нашел он сказать во всеуслышание, как: «Будьте спокойны, я сяду на Рощина верхом и выколочу из него эти двадцать пять тысяч!»

А вот когда во время отсутствия Рощина и болезни главного инженера надо было после перекрытия Волги стремительно перебазировать наплавной мост к защитным «бычкам» здания ГЭС, а «сесть верхом» стало не на кого, Марьин оказался банкротом и лишь безвольно созерцал, как Кусищев проваливал дело, ставя под угрозу все строительство.

И на ближайшей партийной конференции Марьин не был переизбран в партком строительства.

На бюро обкома обсуждался вопрос, кого рекомендовать из гэсовских коммунистов на пост первого секретаря. Был спрошен и Рощин.

— Дайте Бороздина! — сказал он. — Работник сильный. Народ его знает, любит. Положение вы сами знаете. Правительственные сроки под угрозой. Дайте Бороздина.

Бороздин был избран единогласно. И, однако, нашелся человек, который не удержался от ехидного словца, хотя и сам подал свой голос за Бороздина.

— Ну, — сказал он, — конечно, раз реабилитированный, то теперь пойдет в гору наш Максим!

Его гневно оборвал шофер Грушин:

— Не срами себя: лжешь и не краснеешь! Ты не новичок здесь, должен бы видеть, за что его поднимает народ, товарища Бороздина. Это тебе не Марьин: кубы, кубы!.. У товарища Бороздина за кубами человек не затеряется. За то его народ и любит, что как был, так и остался — искра от народа!

68

Теперь увереннее смотрели вперед и Рощин, и Андриевский, и Бороздин: скоростной монтаж первой турбины под сборным утепленным шатром показал, что и впрямь незачем ждать, пока над всем зданием ГЭС воздвигнется железобетонная кровля.

Но, однако же, она стояла в проекте, и не миновать было воздвигать ее, эту чудовищной толщины железобетонную крышу длиною почти в три четверти километра. Бетонить в стужу, в пургу на этакой «верхотуре»! Рощин знал хорошо, что это значит: глянешь с земли на громадину-бадью с бетоном, поднятую стрелою крана до верхних отметок, — шапка валится с запрокинутой головы, бадьища кажется не больше стакана, а людей и различишь не вдруг на стержнях арматуры, будто бы воробьи чернеются на проводах.

Изволь-ка вздыми на такую высь десятки тысяч кубов бетона и уложи его за каких-нибудь три месяца — зимних, лютейших!

Да если б одна только кровля, а то и там и здесь — и на правом и на левом берегу — предстояло еще уложить неимоверное количество железобетона за эту зиму, до половодья.

А если не уложим, кратковременным будет торжество запуска первой турбины. «Мигнем», ну, а дальше что? Прорыв по бетону — это катастрофа. И, однако, недоукладка его — неотвратимая явь, если не закрывать глаза. Не ожидать же, что за эти три-четыре месяца свершится какое-то чудо! А там — грозное, неотвратимое половодье!..

Десятки раз пересматривал, пересчитывал Рощин страшные цифры «большого бетона», и то жаром, то холодным потом обдавало его от этих пересчетов: как ни раскидывай, а по меньшей мере еще год с лишним сверх срока потребуется на выполнение всей программы бетоноукладки.