На борту 'Утренней Звезды'

Его больше не слушали. Матросы и солдаты болтали уже о другом. Старый писец покачал головой, заплатил, открыл дверь, попробовал рукой туман и скрылся.

Я стоял в возбуждении среди залы и смотрел на этих людей широко раскрытыми, восторженными глазами. То и дело одна из наших девиц, Марион Ля-Пенерес, обращалась ко мне со смехом. Она щипала меня за ноги, когда я разносил стаканы. Однажды она дала мне выпить из своего стакана. Писец сидел рядом с нею. Я слышал, как он прошептал: - Назначь ему свидание! Девица улыбнулась и ничего не ответила. - Назначь ему свидание! - повторил Пелиссон. Марион передернула плечами. И старик сказал мне: - Хозяина нет, садись и пей вино. - Марион пододвинулась ко мне. Когда я ощутил, что ее нога касается моей, я хотел отодвинуться.

- Ты меня боишься, - сказала девушка. Она повернулась к своему собеседнику. - Он ничего еще не знает, он никогда еще не видел женщин.

- Ты лжешь, - сказал я Марион, и мой голос задрожал от гнева. - Ты лжешь, я знаю, что это такое. Я уже видел девчонку без юбки.

- Make quir (неправда), -презрительно произнесла Марион.

Она встала, пошатываясь, и протянула мне стакан.

- Пей, глупыш! Это-вино.

Только что вошедший Мюгэ сел рядом с Марион. Его сабля стукнулась о скамью.

- Марион, я знаю, что такое женщина. Слышишь ты, Марион! - И я рассказал ей историю о том, как я из любопытства задушил в лесу крестьянку, которую я любил.

- Какой дурак! Какой дурак! - повторяла Марион, смотря на меня удивленно.

Писец дружески похлопал меня по щеке. Он посмотрел на Мюгэ. Я хотел, чтобы он сказал что-нибудь, и я прибавил враждебно:

- Ну что ж, я не сделал никакого зла.

- Молчи, - произнесла Марион.

Когда хозяин вернулся он послал меня на двор мыть бутылки.

Моя злоба не утихла. Я разговаривал сам с собой. Необъятная сила распирала мою грудь.

Я ни о чем не сожалел. Я только был озадачен малым успехом моего рассказа. Эта развратница и эти грубые люди почти не обратили на него внимания.

На дворе меня разыскал Мюгэ, по обыкновению, пришедший сюда мочиться. Повернувшись ко мне спиной, он сказал:

- Что ты собираешься делать? Честное слово, тебе не место здесь!

- Почему?

- Ты отправишься в плавание со мною и с писцом. Завтра я познакомлю тебя с Мак-Гроу, ей-богу! Тебе это пойдет на пользу.

- Правда, Мюгэ, - ответил я с восторгом, - я отправлюсь в открытое море, как другие. А потом я куплю себе кабачок и заплачу за него королевским золотом.

- Королевским золотом, - произнес Мюгэ, подтягивая штаны.

III

Снег спадал на пустынные поля. Вдали море разбивалось о береговые скалы. Казалось, гремели тысячи пушек. Чуя добычу, пронзительно кричали чайки.

Мюгэ шел вереди, освещая фонарем дорогу. Я следовал за ним с Пелиссоном.

Железная оправа фонаря отражалась на снегу в виде огромного андреевского креста, а наши тени вытягивались странно и жутко, перекидываясь на кустарники, запушенные снегом.

Снег хлестал нам в покрасневшие лица; наши глаза слезились.

- Спаси создатель... - бормотал Мюгэ, крестясь свободной рукой.

Все кругом охватил снежный вихрь. Все тропинки стерлись. Мы двигались втроем, при смутном свете нашего фонаря; мы направлялись к определенной точке побережья, достигнуть которой мы должны были на рассвете. Мы шли к маленькой светлой точке, колеблемой ветром, - к фонарю "Утренней Звезды", подвешенному на мачте, у которой дрожал матрос с посиневшими руками.

- Ты увидишь Мак-Гроу, - трещал Пелиссон, - ты принесешь присягу на библии, ты увидишь Жоржа Мэри и всех остальных. А может быть, ты увидишь еще Его Высочество, настоящего рыцаря, старого хранителя адмиральского стяга.

- Он носил всегда голубой камзол, красные штаны и чулки, - произнес Мюгэ, согнувшись вдвое, чтобы защитить свою треуголку от ожесточенных порывов ветра.

- Ты увидишь... - продолжал Пелиссон. - Бог-создатель! Я ничего не вижу... и фонарь, ей-богу же, потух.

Мы остановились среди снежной тьмы, прижавшись друг к другу. Фитиль чадил в фонаре.

Море начало успокаиваться. Вдали, как нам казалось, наступило перемирие между волнами и утесами. Пелиссон дрожал всеми членами. Мюгэ лязгал зубами.

С моря неслись звуки, напоминавшие то скрип блоков, то пение гобоя. На черном небе зажглась единственная звезда.

- Южный Крест! - дружно прошептали мои спутники.

И Пелиссон, опустившись на колени, начал молитву.

Мюгэ последовал его примеру и заставил меня сделать то же.

- Да прославится имя твое, милосердный Христос, - плакался Пелиссон.

- Аминь, - вторил ему Мюгэ.

Голос Пелиссона приобрел совсем девическую нежность.

И ветер рассеял унылые звуки гобоев. Мы насторожились.

- Ты ничего не слышишь больше? - спросил Пелиссон.

Я прислушался.

- Кончилось, - произнес Мюгэ, поднимаясь.

- Тогда в путь! - объявил Пелиссон, - несчастье нас миновало. Эта молитва - самая лучшая. Когда мы плавали в открытом море на галерах Тулона, она всегда помогала нам.

- Ты напишешь ее на кусочке бумаги для мальчишки, - сказал Мюгэ.

Мы вышли на берег. Молитва успокоила бурю и снег. Вдали на мачте "Утренней Звезды" спокойно показался желтый огонь.

Пелиссон свистнул, вложив пальцы в рот. Мы направились к морю.