На борту 'Утренней Звезды'

Изумление при виде этой женщины, которую так грубо разоблачил перед нами случай, лишило нас голоса.

Потом мы стали грозить ей кулаками, мы ревели ей в лицо ругательства на всех языках мира, мы плевали ей в ноги, как преступнице, наша злоба вскипала все больше с каждым позорным словом, вылетавшим из наших глоток.

Мы проклинали ее за то, что она оставалась среди нас в непоколебимом спокойствии своей красоты, за то, что она видела нас, будущих клиентов Набережной Казней, во всей нашей неприглядности, видела наши небритые бороды, наше грязное белье, наше зловоние, нашу презренную нищету.

И мы проклинали ее, не умея определить причины нашей злобы, проклинали за то, что она захватила нас врасплох, своими грязными ногтями мы искали того червя унижения, который грыз нас.

И мы проклинали ее за то, что она не открылась нам вовремя, не дала нам возможности попытаться, облагородив наши лица и руки, покорить ее, прежде чем мы передушим друг друга из-за горьких наслаждений.

VI

В продолжение ночи корабль, разграбленный нами, медленно тонул. Долго еще виднелся мерцающий, как светлячок, огонь фонаря, забытого на мачте. Потом погас и он.

Собравшись на палубе, мы все с жадностью ели, чтобы восстановить наши силы; зеленым пламенем струился в глиняные чаши пунш.

Жорж Мэри, сжав губы над тонким чубуком Гуданской глины, исследовал ссадины своего судна, как хирург исследует язвы раненого. Эх! Эх!.. бормотал он с негодованием, - с напускным негодованием, ибо палуба "Утренней Звезды" была завалена ценными товарами и полна пленниц, которых мы спасли с корабля по весьма понятным причинам.

Пленниц было семь. Мужчины вертелись возле заплаканных женщин, сгрудившихся у подножия грот-мачты. По-видимому, они все были красивы, но воспоминание о виденном в эту ночь исказило их лица ужасом.

- Поделим завтра, - сказал Мэри.

- А почему бы не сегодня вечером? - промолвил Дьеппез.

- Ты... - сказал Мэри, наступая на него.

Дьеппез попятился, споткнулся о снасти и грохнулся на сундуки. Люди хохотали. Некоторые мыли лицо в медных чашах. Они соскребывали со своих рук засохшую черную кровь, от которой зарозовела холодная вода.

Так как никто не мог спать из-за присутствия женщин, капитан собрал всех корсаров на палубе. Он велел привести красивейшую из женщин, которая оказалась темноволосой девушкой с поразительно белой кожей. Она выступала как королева, с непринужденностью, которая привела нас в замешательство. На рукаве ее серого бархатного платья алело кровяное пятно. Пью молча взял тряпку и попытался его стереть. Женщина кивком головы поблагодарила Пью, потом повернулась к нам, держа руки за спиной. Она переводила свои прекрасные глаза с одного на другого. Она потерла себе руки, хрустнув пальцами, унизанными перстнями, и взглянула на Жоржа Мэри, лицо которого налилось кровью.

- Синьор, - произнесла она.

У нее был горячий, глубокий голос, и Питти, говоривший по-итальянски, подошел к ней и спросил - я не знаю, о чем - на ее языке.

- Синьора, - сказал он, повернувшись к нам, - итальянка. Она говорит, что умеет петь, - Он прибавил: - Можно было бы попробовать...

- Можно попробовать, - ответил Мэри, и каждый бесшумно уселся там, где стоял.

Нантез взял свою флейту и заиграл прелюдию, но синьора движением руки приказала ему замолчать. Гордая, в роскошном бархатном платье, запятнанном кровью, она запела, окруженная нами, и ее голос взметнулся над парусами, словно большая белая птица... спокойно, очень спокойно...

Она пела на неведомом, красивом и звучном языке. Мы не могли понять значение ее слов, но все мы слушали, раскрыв рты, все поддались очарованию, как некогда спутники Улисса в древних морях.

Чистый голос призывал не свирепую смерть, нам предназначенную, а что-то нежное, нам неведомое. Закрыв лицо руками, мы отдавались во власть этого божественного загадочного голоса.

Небесные скрипки аккомпанировали путешественнице, и мы были счастливы не думать ни о чем, кроме этого чарующего голоса.

И голос вознесся среди ночи как пламя - и внезапно погас.

Словно окаменев, мы остались в темноте, которую трубка Мэри сверлила неровным красным огнем.

Синьора, держа по-прежнему руки за спиной, улыбалась, как чудесное, недоступное для нас видение. Мэри вытряхнул пепел из трубки. Нантез спрятал флейту в карман. Двое из нас снесли сундук синьоры в каюту Жоржа Мэри. Жорж Мэри провел всю ночь с нами, а прекрасная женщина покоилась рядом.

Назавтра Жорж Мэри, по обыкновению, приступил к дележу добычи. Женщины - их было шесть - должны были поступить в общее пользование до тех пор, пока мы не достигнем острова Барнако, где мы рассчитывали их высадить на берег и продать колонистам. По безмолвному соглашению, для синьоры было сделано исключение.

Она смотрела на море, оставаясь равнодушной к нашим распрям. Жорж Мэри, указывая на нее концом трубки, спросил:

- А эту?

- Ее надо пощадить, - сказал Мак-Гроу.

- Разве можно поступить иначе, - подтвердил Питти.

- Голосовать! Голосовать! - объявил Жорж Мэри со злостью.