Но и думать не пришлось. Калитка у больших кованых ворот для проезда машин оказалась открыта. Предупреждения о собаках не было, но я и испугаться не успела, когда с небольшого кирпичного крылечка непарадного входа меня окликнула женщина. Невысокая пожилая полная женщина с добрым широким лицом, она махнула рукой и прямо с порога суетливо зашептала:
— Как же он не любит, когда опаздывают-то. Что же вы так задержались-то, миленькая? — И, не обращая внимания на мои красноречивые удивлённые гримасы, всё переживала. — Он, если разозлится, к нему же на кривой козе не подъедешь. Но вы не робейте. Так-то он мужик неплохой.
— Робких он тоже не любит? — догадалась я и улыбнулась. Мне-
— Отвечайте чётко, громко. Если ему придётся прислушиваться, выставит без объяснений. А вам, как я поняла-то по телефону, очень нужна эта работа. Да и ему-то помощница нужна. Вы уж постарайтесь, сколько уж он бедный будет мучиться-то, — остановила она меня. Обсмотрела, словно ощупала руками и перед тем как представить, разве что не перекрестила.
— Пришла она, Леонид Юрьевич, — крикнула женщина в открытую дверь.
— Ну раз пришла, пусть заходит, — ответил ей спокойный мужской голос.
Сердце от волнения ушло в пятки, но я выдохнула, высоко подняла голову и бесстрашно шагнула.
И зря. Зря не посмотрела под ноги.
— Вот блин! — вырвалось, когда я чуть не разбила нос, запнувшись. Какой дурак делает на входе в комнату…
— Осторожно злая ступенька, — усмехнулся Данилов. — Кажется, Зина забыла предупредить.
Но я уже забыла и про Зину, и про ступеньку, и про то, что чуть не растянулась. Я смотрела на Данилова и не могла поверить: глаза его скрывала тугая повязка. Нет, я уже видела на его лице в больнице бинты. Но там поверх них были такие мягкие очки, что надевают для сна, чтобы не мешал свет. И поскольку он спал, а я не стала его будить, то и подумала, что надеты они на глаза ради сна. Но сейчас…
Я помахала рукой у него перед лицом как полная идиотка. Он даже не дёрнулся. Как все слепые, держал голову так, словно глядел куда-то вверх.
— Да присаживайтесь уже, не стойте истуканом. И здравствуйте! — видимо, зная, какое производит немеющее впечатление, усмехнулся он.
— Здравствуйте! — присела я на краешек стула, не зная, как теперь выкручиваться. Он меня не видит. Не знает кто я. Ждёт, если я правильно поняла, некую соискательницу на роль помощницы.
— Там на столе лежит книга. Откройте на любой странице и прочитайте любой абзац.
— Книга? — Я посмотрела на пустой стол.
— Моя. Книга, — произнёс он жёстко, теряя терпение.
— Да, да, сейчас, — выдернула я из брошенного у ног рюкзака так и не подписанное им «Чёрное» и она открылась на той странице, где сделала закладку. Моё любимое место.
Глава 23. Софья
— Это было сплетение взглядов, обжигающее либертанго зрачков, — я откашлялась, понимая, что сцена слишком откровенная, но отступать было поздно. — Музыка, пронизанная свободой, что превратила танго в высокое искусство. Связь, пронизанная щемящим пронзительным чувством невозможности, что превратила соитие ничего с ничем, отверстий в радужной оболочке, в испепеляющий танец разбитых сердец, что и не снился их телам. Она была замужем. Он — женат. Она предала его. Он её не простил. Эта неутолённая страсть как палач зло хлестала их души плётками, раздирала, рвала в клочья. И толчками, горячими струями вырвались из груди так и не сказанные когда-то слова. «Я люблю тебя», — произнесла она одними губами. «Я не могу без тебя», — прошептал он.
Я остановилась перевести дух. И снова откашлялась, не зная, продолжать ли дальше.
— Сколько вам лет? — поднял он руку, словно говоря «достаточно».
— Девятнадцать.
— Как вас зовут?
— Софья.
— Как город? Или как Ковалевскую?
— Как Тимофееву, — улыбнулась я. — Софья Алексеевна Тимофеева.
— Ну что ж, Софья Алексеевна, — дрогнули уголки его губ в улыбку. — С клавиатурой, я думаю, в свои девятнадцать лет вы справляетесь неплохо. С программой Ворд тоже. Ваша задача набирать текст, что я буду диктовать лично или записывать его с диктофона и перечитывать мне. Собственно, всё. Зина покажет вашу комнату.
— Мою комнату?!
И я могу ошибаться, но судя по тому как шевельнулась повязка, он недовольно насупил брови. А я вдруг поняла на кого он похож с этим плотным куском ткани, что затягивался на затылке узлом. На Фемиду. Только мужского рода. Значит, Фемид?
— А вы хотите каждый день мотаться туда-сюда из города? — вопрошал Данилов как истинная богиня правосудия. — К тому же я часто работаю по ночам. Но если вас не устраива…
— Устраивает, — выпалила я и тут же, пользуясь тем, что он меня не видит, зажала рот рукой. Что я несу? Какое «устраивает»? Куда устраивает? — Только у меня один вопрос. Нет, два.
— Тысяча в день, — он словно читал мои мысли.
Я судорожно считала. Тридцать дней в месяц. Два месяца. Если два через два. Мало!
— Две.
Теперь повязка дёрнулась вверх вслед за бровями.