На букву "М"

Взревел мотор. Полетели камни из-под колёс мотоцикла на развороте. И он уехал.

А я… отчаянно убеждала себя в том, что всё это останется в прошлом. Всё прошло, закончилось, отпустит и останется там, за спиной.

Зина привычно хлопотала на кухне, что-то напевая себе под нос.

Пахло укропом и хреном. На плите кипели «котлы». В тазу ожидали своей участи стать хрустящей закуской на зиму ровненькие шипастенькие огурчики. На веранде знакомый старый кот беззубым ртом мусолил кусочки корма «для котят».

Всё было так буднично и просто. Так привычно и любимо, словно я вернулась домой. Но это не так. Я вернулась, чтобы поставить последнюю точку.

Я бы нашла Данилова как управляемый наряд дальнего действия — в любом уголке дома и всё равно поразила цель. Но и подумать не могла, что мне так сказочно повезёт — в душе шумела вода.

Когда я вошла, он стоял, упёршись лбом в шершавую терракотовую плитку на стене. И вода лупила струями по плечам.

О чём о сейчас думал, схватившись рукой за волосы? Я знаю. Обо мне.

Он ни за что не признается, как ему страшно. Но он боится меня не потерять, наоборот — найти. Он никогда этого не скажет. Никогда не поделится. Ни за бокалом вина в тесной компании, ни на ушко женщине, что следующей назовёт своей, ни на страницах своих книг, ведь никто и никогда не поймёт, что значит для каждого творца его муза, но это так. Он один знает зачем ему эти резанные вены, спущенный курок, рваные паруса. Почему так важно для него не поиметь тысяча первую женщину, не стукнуть косточками счёт, приплюсовав ещё одну, не удержать её любой ценой, а с точностью до наоборот: скорее поджечь себе крылья, чем взлететь, и скорее прогнать, чем позвать, и всю жизнь об этом жалеть.

Он поднял голову, прислушиваясь.

— Это я, — бесстрашно шагнула я вперёд.

— Софья, — он вздрогнул, когда моя рука коснулась его плеча. Заскользила по мокрой коже, змейкой обвилась вокруг его шеи. — Нет! Нет, нет, нет, — только подтвердил он мои слова.

— Да, — упрямо ответила я, прижавшись к его животу своим. Но вместо всего, что хотела сказать, вместо всего, что мечтала сделать, вдруг расплакалась.

Разрыдалась на его голой мокрой груди, оставляя чёрные дорожки плывущей туши, но что так терзало душу, какая боль, тоска, печаль слезами рвалась наружу — при всём моём желании я не смогла бы объяснить.

Мой благородный рыцарь укутал меня в свой халат. Сам замотался полотенцем. И долго молча сидел рядом на деревянной скамье, что стояла в его ванной. Просто обнимал, позволяя выплакаться, гладил по спине и ничего не говорил. Честно говоря, я и не сама не знала, чем меня можно утешить. Наверное, ничем.

— Возьмёшь меня завтра с собой в больницу? — тяжело, отрывисто вздохнув, спросила я. Но точно знала ответ.

— Нет, — он покачал головой. — Бухгалтер завтра переведёт тебе все ровно сто семнадцать пятьсот, — Сонь, — коснулся он моего лица щекой, не позволив возразить. Вздохнул, потёрся. — Ты знаешь, почему. Но я буду ждать. Не смогу не ждать. В четверг, нет… в пятницу. В четверг я, наверно, ещё не оклемаюсь. Но в пятницу… в субботу, в воскресенье, — он поцеловал меня в лоб. — Каждый день буду ждать… последний автобус номер двести двадцать девять…

Глава 54. Герман

Она брела по дороге, обречённо переставляя ноги, повесив голову, и словно забыв, что вообще идёт… Куда?.. Зачем?.. Машинально тянула чемодан, что подпрыгивал на попадающихся под колёса камешках, и думала о чём-то своём, далёком, сложном.

Герман Анисьев крался за ней следом, как волк за Красной Шапочкой, перебегая от дерева к дереву, но мог бы этого не делать — она так ни разу и не обернулась.

Его ноги намокли от утренней росы по колено. Его трясло, словно от озноба, хотя пот по лысине тёк ручьём. И он мог бы не только не красться, но и не караулить её с шести утра у решётки усадьбы Данилова, ведь прекрасно знал, что она договорилась быть на остановке в восемь. Но он был зол, возбуждён, и движим скорее охотничьим инстинктом, чем разумом.

За эти десять дней, с того момента как Данилов его уволил, выкинул за порог как старую тряпку, Герман оброс неопрятной щетиной, похудел, осунулся, но вряд ли даже когда смотрел на себя в зеркало, это замечал. Как не замечал грязного воротничка несвежей десятидневной рубашки, засаленных манжет, пятна кетчупа на животе, побуревшего и ставшего похожего на кровь. Впрочем, именно это пятно его и натолкнуло на мысль, что девчонка должна заплатить. Кровью. За всё.

— Это она во всём виновата. Она, — пробовал он ногтем кончик швейцарского складного ножа, что обычно держал в машине для всяких незатейливых нужд: апельсин детям порезать, конверт открыть, ногти почистить.

Нож он не собирался использовать как оружие, им только припугнуть. Но про кровь не шутил.