На бурных перекатах

Он вооружился двумя квадратными чурочками и, отталкиваясь ими от пола, покатил к выходу. Сразу от дверей вокзала и до автотрассы, ведущей из Талды-Кургана в Алма-Ату, раскинулся маленький базарчик, где на столах и прямо на полу на брезентовых пологах были выставлены дары природы: яблоки, груши, помидоры; но особенно много было арбузов и дынь. Здесь не было так людно, как на перроне, лишь торговцы лениво переговаривались друг с другом, да пять-шесть потенциальных покупателей столь же лениво прогуливались от одного стола к другому, стараясь выбрать покупку по душе. Именно по душе, а не по цене: цены были просто бросовыми и доступными любому. А инвалидам в военной форме торговцы давали вообще без денег. Жора направился к дальнему, у самой дороги, прилавку, но путь ему перегородил остановившийся в центре площади милицейский фургон, известный в просторечии, как «Маруся». Из кабины бодро выскочил молодой, но довольно толстый сержант с крупным мясистым лицом и выпустил из задних дверей трех женщин, одетых в одинаковые черные хлопчато-бумажные костюмы. Кивнув в сторону вокзала, он пожал каждой из них руку, сказал что-то ободряющее и, взяв под козырек, снова нырнул в кабину. «Маруся» тут же рванула с места, обдав их и погодившегося тут моряка на тележке облачком сизого дыма, и через минуту скрылась из виду за придорожными домами. Поперхнувшись дымом, матрос вдогонку обложил сержанта бранью, обозвал его салагой и тыловой крысой и, почувствовав молчаливое одобрение женщин, приветливо махнул им сорванной с головы бескозыркой:

– Наше вашим, бабоньки! Э-эх, жаль, тороплюсь, а то поговорил бы я с вами о житье-бытье; да рассказал бы, отчего деньги не ведутся. Ну уж, не обессудьте – дела!

– Да ладно уж, мы это и без тебя хорошо изучили, – усмехнулась в ответ совсем еще молоденькая, довольно симпатичная даже в этой робе девушка. – Ты торопись, матросик, не опоздай. А мы тебе прощаем.

– Вот и ладно, – мотнул головой Жора, задержав на ней взгляд. – Как зовут-то тебя, красавица? Никак? Ну, ладно, госпожа «никак», главное в жизни, чтобы на тебя не обижались, – и застучал деревяшками по пыльной площади.

Пожилой казах, к которому он обратился, подозвал к себе мальчишку лет двенадцати, пролопотал ему что-то по-своему, и тот, прихватив деньги и холщовую сумку, задал такого стрекача, что только пятки засверкали.