НА ЧУЖБИНЕ 1923-1934 гг. ЗАПИСКИ И СТАТЬИ

А между тем, прошло около 8-ми лет, как это соглашение между нами было достигнуто и, к месту отметим, красными спецами-военруками преступно спровоцировано и разорвано, - Ц.К.В.К.П., который претендует на выразителя исторической правды о Великой Русской Революции и всех носителях ее, - многочисленных революционных групп и организаций, - этот Ц.К. позволяет себе проводить свои взоры молча мимо обнародования (см. газ. «Вечернюю Москву» от 2-го июня с. г.) о военно-политическом соглашении махновцев с большевиками лживых документов, состряпанных пресловутым секретарем Бела-Куна - Леглером. Это ясно говорит, что Ц.К. разделяет точку зрения Белакуновского секретаря Леглера и компрометации уже не только меня и славных крестьян - партизан-махновцев (которых большевистской партии выгодно чернить по чисто иезуитски политическим соображениям своей власти в стране), но и того, хотя и незначительного, но положительного прошлого своей партии в Русской Революции, которое, как известно, позволило такому низовому революционно-освободительному движению, как махновщина, идти с партией большевиков единым фронтом в борьбе трудящихся против врагов социальной революции и вызывающих ее к жизни многогранных и всесторонних революционных идеалов. Да и не следует ли из молчания Ц.К.В.К.П. перед ложью Леглера, что он согласен с ними и в том выставлении самого Бела-Куна прямым бандитом в поведении его при встрече и разговорах со мною.

Я же знаю Бела-Куна более порядочным именно в держании себя при встрече и разговорах со мной.

Итак, что в воспоминаниях пресловутого секретаря более преступного и ложного, которое Ц.К.В.К.П., по-моему, должен презреть, как я его презираю, и изъять его, как авантюристическую подлость, из употребления в борьбе своей партии против Махно и махновщины?

Ложно в этих документах секретаря, главным образом, то утверждение, что, как будто бы, я, находясь со своим штабом в с. Ульяновке Павлоградского уезда, вызвал к себе из Павлограда Бела-Куна, что бы сговориться с ним о заключении договора против генерала Врангеля. Преступно ложно само описание приезда к нам Бела-Куна, допущения его ко мне, встречи, тем наших разговоров и т. д., и т. п. Ведь Ц.К. большевиков известно, а если нет, то должно быть известно, что Бела-Кун с рядом ответственных лиц большевистской партии приезжал ко мне в Ульяновку в 20-х числах октября, когда соглашения между нами, за исключением одного 4 пункта, были уже подписаны обеими сторонами, и при моем штабе находились представители украинского сов-правительства и соответствующих других партийных большевистских органов во главе с тов. Васильевым.

Бела-Кун же приехал ко мне с особого характера поручениями от центральных органов большевистской партии и ее государственной власти. И одно из этих поручений выразилось во вручении мне Бела-Куном лично пакета-подарка с более стами фотографических карточек и портретов от Исполкома III-го интернационала, на котором была подчеркнута надпись: «борцу за Рабоче-Крестъянскую Революцию тов. Батько Махно».

Пакет с подарком и этой надписью Бела-Кун вручил мне не распечатанным и с особой почтительностью.

Другое поручение выразилось в том совершенно искреннем и благородном, по-моему, старании Бела-Куна выяснить непосредственно у меня лично о состоянии моего здоровья, о том, удачно ли сделана присланным Раковским из Харькова хирургом мне операция, не нужно ли снова прислать для консультации хорошего профессионала и т. д.

Был разговор между мною и Бела-Куном и о более серьезных делах, касательно Красной Руси и Венгрии. Но этот разговор при настоящем положении самого Бела-Куна и вообще революционных дел более широкого масштаба, я, как анархист-революционер, считаю для себя неуместным выяснять, считая, что на это будет свое особое время...

И, наконец, четвертое поручение выразилось в особом старании Бела-Куна добиться от меня, как от полководца революционных партизан, мнения о действиях командования сводного корпуса красной армии (если не ошибаюсь, то корпуса под общим командованием Гайя), который перед этим за несколько месяцев, будучи отрезан на противопольском фронте внезапным и решительным польским контрнаступлением, не нашел, как известно, выхода из окружения его частями польских армий и перешел границу Пруссии, где и сложил, по требованию прусских властей, свое оружие. На этот вопрос Бела-Кун как-то особенно добивался от меня моего мнения и на ломанном в его выражениях русском языке и при помощи переводчика - на немецком.

Конкретно, Бела-Кун ставил мне тогда так свой вопрос: - Что, если бы Вы, батько Махно, со своим командным составом были на месте командиров этого корпуса, - сложили бы вы свое оружие по требованию контрреволюционных прусских властей?