На дачу к Короткевичу

Владимир Семенович затянул песню о средневековой пьянке. В ней говорилось, чтобы дядька богатый не ходил туда, где пьет голытьба. «Не ходи ты, дядька богатый, где босота пьет. Один за руки, другой за ноги, третий бьет в коршень...»

— Коршень — это загривок, — объяснил я литовцу.

— Я-а... — озадаченно протянул тот.

— А куда мы едем? — вдруг перестал петь Короткевич.

— К тебе на дачу, — сказал с переднего сиденья редактор.

— Разве ты не знаешь, что у меня нет дачи? — наклонился к нему Короткевич.

Я и редактор уставились друг на друга вытаращенными глазами. Не далее как вчера мы с ним говорили о предполагаемом авторе анонимной поэмы «Сказ о Лысой горе». В ней речь шла о писательских дачах. Как и я, многие считали, что автором является Короткевич — слишком уж хорошо поэма написана.

— Но у него нет дачи, — сказал Буравкин, когда я закончил свои разглагольствования. — Чтобы так написать, надо там жить.

Я вынужден был с ним согласиться.

И вот мы едем на дачу Короткевича.

— Ну вы даете! — хихикнул водитель Анатолий.

Между прочим, он лучше других знал, кто из писателей имеет дачу, а кто нет.

— Толя, — положил ему руку на плечо Короткевич, — увидишь подходящее место и останавливайся.

— Да что тут увидишь посреди ночи! — сварливо сказал тот.

Но остановился тем не менее он очень удачно. Рядом с дорогой одинокий дуб, под дубом полно сучьев. Мы быстро натаскали хворосту и разложили костер. Под перекрестным светом фар двух машин он смотрелся очень живописно.

— Хлопцы! — поднял стакан с «Беловежской» Короткевич. — Разве на даче так выпьешь?

Никто с ним не спорил. Это действительно было одно из лучших застолий в моей жизни.

Полицаи в тюбетейках

Янка Брыль в Белоруссии был таким же знаменитым писателем, как и Короткевич. Надо сказать, они и внешне соответствовали друг другу.

Невзирая на двухметровый рост и массивное телосложение, Иван Антонович был проникновенным, даже щемящим лириком. И в юморе понимал толк. Его остроты из повести «Нижние Байдуны» сразу разошлись на цитаты.

Вообще, надо сказать, Голиафов в белорусской литературе хватало. Кроме Брыля, ростом выделялись Кондрат Крапива, Иван Мележ, Иван Науменко, Нил Гилевич. Максим Танк тоже был не маленький.

Я сам принадлежал к малорослому подразделению белорусской литературы. К сожалению, классиков среди нас было мало — Иван Шамякин, Аркадь Кулешов, Пимен Панченко.

Но, несмотря на всю мою неказистость, именно Брыль поддержал меня при вступлении в Союз писателей.

— У него рассказ о старухе хороший, — сказал Брыль на обсуждении. — А тот, кто умеет написать старуху, о чем угодно напишет.

Комиссия согласилась с этим.

Однажды в гости к белорусским писателям приехала делегация украинских. В ту пору это было обычное дело — ездить в гости друг к другу. Украинцам показали достопримечательности столицы, затем посадили в автобус и повезли на озеро Нарочь. Оно тоже было достопримечательностью, правда, доставшейся даром.

В автобусе я оказался рядом с Брылем.

— Видите вон того? — показал он на руководителя украинской делегации, который громче других пел украинскую народную песню.

Надо сказать, Иван Антонович даже к молодым и мелким собратьям по перу всегда обращался на «вы». Недаром говорили, что Брыль до сих пор ощущает себя польским офицером, попавшим в плен к большевикам. Хотя на самом деле в польской армии он был капралом.

— Вижу, — сказал я.

— Это Платон Воронько. Мы его зовем Тюбетейкой.

— Почему?

— На Днях советской литературы, которые проходили в Ташкенте, всем писателям-гостям выдавали халаты и тюбетейки. Вызывали по списку на сцену и выдавали. А Платону не дали.

— Почему? — спросил я.

— Забыли. Или просто не внесли в список. Украинцы возмутились и написали в президиум записку об ущемлении их прав. Хозяева тоже уперлись: сколько человек в списке, столько выдали халатов.

— И тюбетеек, — добавил я.

— Вот именно, — кивнул Иван Антонович. — Но ведь это скандал! Тогда председатель президиума, а это работник ЦК, может, сам Рашидов, подходит к микрофону, берет записку и читает: «По просьбе украинской делегации Платон Воронько — одын тюбетейк».

Украинцы еще больше обиделись.

Украинская народная песня закончилась, и белорусы затянули свою народную — «За туманом ничего не видно».

— Це наша писня! — поднялся со своего места Воронько. — Вси ваши писни наши!

— Конечно! — тоже поднялся с сиденья Брыль. — У нас и полицаев своих не было, все ваши.

Странно, но украинская делегация на эти слова не обиделась. Видимо, уже тогда в сознании «свидомых» украинцев сожженная Хатынь не считалась таким уж большим прегрешением. Что уж говорить о «колорадах» из Одессы.

Между прочим, сейчас полицаи и в России реабилитированы. Вероятно, произошло это потому, что писатели перестали ездить друг к другу в гости.

Да и писатели, прямо скажем, уже не те. Как по творчеству, так и по росту.

То ли дело в прежние времена: один писатель — один тюбетейк.

Лоск для писателей