На далекой заставе

И вдруг я похолодел: а что, если боец убит, и Жучок, напуганный схваткой, стрельбой, все еще не может прийти в себя?

Встревоженный, я еще раз попытался поймать Жучка, свистел, кричал, манил его, но какое там! Пришлось вернуться на заставу.

Сокращая путь, я свернул с дороги и лесными тропами раньше Жучка прибыл на заставу. Минуты через две во двор ворвался взмыленный Жучок. Заметив меня, он радостно заржал, подбежал к крыльцу и встал как вкопанный.

В седле ничего не оказалось. Но под ремнем уздечки я заметил записку. Осторожно развернув потный клочок бумаги, я прочел:

«Преследую».

А это означало, что боец, выследив нарушителя, требует подкрепления.

Через несколько минут с группой бойцов я снова въезжал в лес.

Огибая лесное озерко, мы заметили вдали две фигуры. Впереди шел человек с поднятыми руками. Позади него с винтовкой шагал пограничник. Вишневецкий так близко шел от нарушителя, что штык упирался в спину незнакомца. Скоро мы сошлись.

Вокруг них вились тучи комаров и слепней. Болотная назойливая мошкара облепила неизвестного, не щадила она и бойца. Комары так разукрасили их лица, что они казались рябыми.

На заставе неизвестного обыскали. Кроме двух револьверов (нагана и маузера) с пятьюдесятью патронами, у него нашли две пачки пятирублевых папирос «Северная Пальмира» и полторы осьмушки махорки.

Обе пачки оказались распечатанными. Это показалось подозрительным. Видимо, табак одной был пропитан каким-то снотворным составом. Анализ целиком подтвердил наши догадки.

Как и следовало ожидать, задержанный оказался шпионом, неоднократно переходившим границу. С топором за поясом и холщовой сумкой за плечами, с поддельными документами пробирался он к границе…

Я вызвал Вишневецкого.

— Как было дело?

Вишневецкий помялся немного, поежился, затем улыбнулся и недоумевающе развел руками.

Очень просто, товарищ лейтенант, получилось. По следу ехал. В лесу на коне ехать нельзя. Тогда я спешился, сунул в уздечку записку и сказал Жучку: «До начальника, до заставы тикай». А сам — в лес. В лесу и настиг я его. Он, как змея, ползет, и я за ним. Так ползли мы с ним километра полтора. Вдруг вижу — ручей. Он к ручью — пить захотел.

У ручья я его и взял. Направил на него штык и кричу:

«Вставай! Руки вверх!»

Он мне: «Попить сначала дай». Ну что ж, думаю, попей в последний раз из нашего ручья водички. Пьет он, а я штык у спины держу. Поглотал он водицы, встал, поднял руки и говорит:

— Ну вот теперь и в ад идти не страшно.

— Как он себя дорогой вел?

— Ничего, смирно, только закурить просил и меня папиросами угощал.

— А вы что?

— Штыком в спину нажал. Говорить запретил…

— А записку когда успели написать? Времени-то у вас было мало.

— А я ее, товарищ лейтенант, как в лес ехал, заготовил.

— Молодец, Вишневецкий, — говорю ему.

Вишневецкий ушел. А я хожу по своему кабинету и думаю: «Егору Ивановичу — награда, Вишневецкому — часы с благодарностью, а как быть с Жучком, ведь и он тоже славно отличился».

Позвал старшину.

— В поимке диверсанта, — говорю старшине, — большое участие принимал Жучок, так вот… выдайте ему двести граммов пиленого сахару.

Старшина стоит в дверях и не знает, шучу я или серьезно говорю.

— Не поймет он, товарищ лейтенант. Может, ему лучше лишний котелок овса дать?

— Сахару дайте, поймет.

Я долго и любовно смотрю на Жучка. А продувной жеребец, положив голову на плечо начальника, косился огромным черным глазом на его карман. Старая история — ждет сахару.

Я пожалел, что не захватил с собой сладкого.

1938 г.

К. Симонов ЗА ПОЛЯРНЫМ КРУГОМ Очерк

Каким образом они появились в тылу, немцы так и не узнали.

С моря? Но и в эту и в предыдущую ночь на Баренцевом море бушевал девятибалльный шторм.

С воздуха? Но уже третьи сутки небо было затянуто сплошной серой пеленой.

По суше, через немецкие позиции? Но там всюду стояли патрули, и вот уже третью ночь не слышно было ни одного выстрела.

Словом, немцы не знали, как появились в их. тылу пограничники, наделавшие в эту ночь такого шума от побережья до Петсамской дороги. Так или иначе, к двадцати двум часам пограничники оказались в глубоком тылу немцев, в занесенных снегом расщелинах скал, откуда оставалось всего несколько километров до шоссе, ведущего из Петсамо на фронт.

Падал снег. Проваливаясь в него по пояс, разведчики выбрались на скалу, с которой была видна дорога.

Здесь, на голой скале, под свирепыми порывами ветра, с трудом согревая окоченевшие пальцы, они неподвижно пролежали три часа. Здесь фронт шел почти по самой границе, и они знали этот участок, как свои пять пальцев.

Ночь была темна и туманна, бесконечное нагромождение скал сбивало с толку, а выйти на дорогу надо было точно в назначенный час и в определенное место. Ни на полчаса позже, ни на полкилометра дальше.