На дальнем кордоне (СИ)

— Ну так у кого какой. Мы когда сюда перебирались, был два девятый да еще один от Гостомысла. У ромеев свой, у мурманов свой.

Значит, год они тут по династиям считают, или по правителям. Девятнадцатый год Гостомысла. Мне это ни о чем не говорит. Будем считать, что сейчас 860, хоть какая-то опора по времени.

— Я тебе чего все это говорю, — дед посмотрел на меня очень серьезно, — ты теперь перед богами нашего рода, предки наши теперь тоже на тебя смотрят. Будет беда какая, род в опасности, ты на восход от Нового града веди их, там наши родичи быть должны. Я старый, могу не дожить. Я и Кукше сказал это. Не подведи, клятву давал.

— Буревой, — я тоже был предельно серьезен, — я от клятвы не отступлю. Род сохраню. Да и ты не рано ли на погост… на тот свет собрался? Мы с тобой еще повоюем! Ну, в смысле, поживешь еще, какие наши годы!

Он улыбнулся. Почесал бороду, посмотрел на солнце, сказал:

— Засиделись. Солнце за полдень уже. Надо ухоронку твою до дому несть.

Я вскочил. Действительно, что-то заговорились. Как бы в темноте блуждать по лесу не пришлось.

— Так, старший брат, давай становись сюда, я на крышу полезу, подавать буду — а ты тут снизу принимай.

Мы принялись за дело. Я полез на крышу, начал подавать Буревою сумки и пакеты. Спустили кастрюлю с шашлыком, хоть бы мясо не испортилось. Пакет с мусором тоже спустили. Я слез с крыши, Буревой рассматривал надпись на стене, которую я сделал, когда уходил к озеру.

— Это кто сделал?

— Я, Буревой, для своих оставил. Вдруг искать бы пошли. Я не знал, что это твой уже мир. Сейчас знаю, понимаю, что не придут.

— А что это значит?

Я прочитал. Буревой пожал плечами и пошел в лес, надпись уже не имела никакого значения ни для него, ни для меня.

Буревой вернулся с длиной палкой, скорее, стволом дерева. Мы начали нанизывать сумки и пакеты на нее. Помучались с кастрюлей, но все же привязали и ее тоже. Тяжелая ноша получилась. Буревой еще пошел мусорное ведро оглядел, оно было цементное, с вставленным в него металлическим. Металлическое ведро вынул, покрутил в руках, хмыкнул, сказав что делать нечего кому-то, железо на ведра переводить, и нацепил его на нашу палку. Мы встали с палкой на плечах по направлению к лесу. Буревой еще раз окинул взглядом «плато»:

— Ты, Сергей, никому про это место не говори, даже нашим пока. За столько железа нас всех под нож пустят. Цену оно не малую имеет, Первуша в стократ меньше за лето выделывал… Скрыть от всех надо, даны почитай полтора пуда только взяли, и заради этого сынов моих упокоили. А тут его несчесть.

— Согласен, место пусть скрыто будет. Да то что сейчас принесем, надо спрятать будет. Кстати, с данами понятно, за Первушей шли. А мурманы-то чего сюда полезли? Ты их язык понимаешь? Слышал может чего?

— Мурманов тоже даны гнали. Они от них ушли, да снасть поломали. Искали место укромное, дерева взять. Случайно они тут.

— Больше не придут?

— Да не должны, вроде. А там посмотрим…

— Надо сигнализацию… ну, охрану выставить, хоть из детей. Если кого на озере увидят, чтобы все успели в лес уйти. Дозорными у меня в мире их называли, — я решил поумничать своим воинским талантом.

— У нас тоже так зовут, — дед повесил котомку на второе плечо, я уже успел одеть рюкзак — а в твоем мире как вообще? Люди какие? Что делают? Как живут? Расскажи, пока идти будем…

Я хмыкнул, подмывало сказать «люди как люди, но квартирный вопрос их слегка испортил». Ладно, не буду шутить, он серьезно интересуется.

— Люди, Буревой, такие как и тут, разные. Хорошие, плохие, сильные и слабые. А в остальном… Вот представь, как тут у тебя будет через тысячу лет? — я обвел рукой лес.

— То долго, наверно, по другому все будет, дед моего деда рассказывал, и у нас раньше не так было…

— Во-о-о-о-т, а прикинь у нас… — и мы пошли в лес.

По дороге я рассказывал про города, про то сколько людей стало, железные корабли и железных птиц. Поезда, которые как тысячи коней. Машины, которые как сотни телег. Дороги и мосты, которые как паутинка покрыли землю. Буревой шел впереди, периодически удивлялся, спрашивал, еще больше удивлялся. Ему и правда было интересно. Правда, он наверно мои рассказы воспринимал, как байки про людей «с песьими головами», но виду не подавал. В душе-то он все равно остался тем семнадцатилетним ватажником, который за море пошел на людей посмотреть, да вон как жизнь обернулась. На привалах, а их делали часто, тяжело нести было, я рисовал ему то, что не мог объяснить словами, прямо на земле. Он хмыкал, говорил что-то вроде, «неужто правда!». Потом, отдохнув, шли дальше. Я продолжал распинаться, перешел на более приземленное. Буревой про баб тоже спросил — обсудили, пришли к выводу, что бабы везде одинаковые. В любом мире. Рассказал пару похабных анекдотов, поржали вместе. Он в ответ свои байки травил — тоже ржали. Так, часа за четыре и дошли до деревни.