На дальнем кордоне (СИ)

Дед встал, снял котомку свою, тоже полез в нее. Достал рыбу сушенную, мешок с водой. Такой мешок вроде кочевники бурдюком называли. Я достал котелок, раскрыл его, свистнул деда, пошли вместе собирать ветки для костра. Собрали, разожгли от зажигалки моей, деду зажигалка понравилась. Сказал ему, что скоро газ закончится, работать перестанет, он махнул рукой, мол, есть и хорошо, нет — и ладно. Набрали воды в котелок, поставили в костер, дождались, пока вода закипит. Я туда пару «дошираков» вытряхнул, со всеми специями и маслом. Закуска готова. Достал рюмки походные, налил водки в них до краю. Нож достал, на руке себе разрез сделал, прям на ладони. Деду тоже руку порезал. Взяли по рюмке, я толкнул речь:

— Я Сергей Игнатьев, называю тебя, Буревой, братом своим названным, старшим тебя признаю и буду в твоем роду тебе подмога и опора! Да прибудут свидетели этому Всевышний, Богородица, и Дажбог, и все боги моего и этого мира. Клянусь делать все на благо рода, защищать его, зла не таить и главу рода, Буревоя, во всем слушать. Если же я нарушу свою торжественную клятву, — сразу почему-то вспомнился текс присяги СССР, в школе, в кабинете ОБЖ висел на плакате, — то пусть меня постигнет суровая кара богов, всеобщая ненависть и презрение рода моего и предков моих… во всех мирах.

Я протянул порезанную руку Буревою. Он взял ответное слово:

— Лепо сказал, как Баюн какой… Я, Буревой, глава рода своего, называю тебя молодшим братом, и беру в род свой, — дед сказал по простому, — тому пусть будут боги, люди и предки наши свидетели… во всех мирах.

Он пожал мою руку, кровь смешалась, мы крепко обнялись. Я согнул руку, показал Буревою как пить на брудершафт, выпили. Целоваться не стали, мы же мужики, я надеюсь тут до таких «достижений» цивилизации еще не доросли. Буревой взял крышку от котелка, взял по хозяйски бутылку с водкой, налил до краев, капнул крови, я тоже капнул. Он отпил, скривился, дал мне. Я тоже отпил. Пили, пока не опустошили крышку. Я расстегнул куртку, достал свой крестик с цепочкой, Буревой из под рубахи вынул шнурок с отполированной руками деревяшкой в виде М. Я протянул ему цепочку, тот осмотрел ее:

— Сребро?

— Ага. Да в принципе не важно — тут главное не материал, главное что сам вкладываешь в него.

— Это правильно, — дед одобрительно закивал, — на ромейский знак твой похож…

— Ромейский? Ромалы или румыны?

— Не, то греки, на полдень живут, они похожие на себе носят. Тех что ты назвал, я не знаю.

Греки значит, на юге. Причем христиане, и ромеями называются. На Рим похоже, но те не греки. Византия, что ли?

— У греков город главный как называют?

— Царьградом обычно, сами они по другому.

Царьград, щиты на ворота, «сбирается вещий Олег» — будем считать что византийцы. Мне от этого ни холодно, ни жарко, историю Византии я тоже не знаю. Но турков там нет еще, отметил я про себя.

Меня развезло, деда тоже повело. Стояли, я смотрел на него, дед смотрел по сторонам да на небо. Дунул ветерок, лес вокруг тихонько зашумел, и успокоился. Облачко маленькое, которое прикрывало солнце, ушло, и солнечный свет ярко осветил все вокруг. Дед улыбнулся:

— Похоже, брат Сергей, приняли боги нашу клятву! Так посему и быть, — а я думая, чего он по сторонам зыркает. Знака ждал значит. Ну, тоже правильно, как иначе волю богов узнать?

Сели на лавку, начали уминать лапшу. Дед как-то расправился, развеселился, как будто камень с души снял. Трескал макароны, хвалил, запивал водой. Я тоже закусывал — нам еще обратно идти, а я после всех наших разговоров и выпитого устал, морально в основном. Сидели на остановке, ветерок легкий дул, ели, пили воду из бурдюка, ломали и наяривали сухую рыбу, которую с собой принес Буревой.

Я достал носовой платок, разорвал напополам, смочил водкой руку, перевязал, чтобы инфекцию не подхватить. Деду тоже самое сделал. Дед был не против. Спросил только, зачем. Я ответил, чтобы не заболеть, он успокоился. Сказал, что нечего продукт переводить. Я ответ сказал, что еще есть. Дед обрадовался. Я малость остудил его пыл, объяснил что много пить нельзя, подурнеем да ноги и ум откажет. Он согласился, сказал, что от меда старого такое бывает, если принять много. Объяснил свою радость — меда он уже пять лет не пил, как в эти места перебрались. Дед вообще стал словоохотливый после нашего братания. Видно, и впрямь тяжело ему было тут зимой одному, да тут я еще весь такой непонятный нарисовался. Я его спросил:

— Скажи, а отчего я с тобой разговариваю, да понимаю все. А вот с Кукшей не так, половина слов мне не ясна?

— Да то ты говоришь на языках разных, — дед поставил котелок с лапшой, — я с ватагой, когда молод был, купцов охранял. Там разные люди были, и у всех свой язык, у некоторых похож, у некоторых нет. Купцы опять же все разные — ромеи, персы, варги, свеи, хазары. Вот и нахватался всякого. В ватаге все так разговаривали, слова мешали. Иначе не понять ничего.