На дальнем прииске

Чтобы не встретиться с Мироненко, Тося сворачивает на боковую тропинку которая приводит ее в лагерную амбулаторию. В амбулатории тишина, приема нет, лекпом сидит за белым столом и вертит порошки.

— Тосенька, милости прошу, — довольный лекпом подвигает ей табуретку.

«Зачем я сюда пришла? — думает Тося, засовывает руки в карманы пальто и нащупывает пачку денег, которую незаметно сунул И. И. — Что-то нужно сказать лекпому».

— У меня… у меня очень болит голова.

— Сейчас мы ее полечим, такая красивая головка, и вдруг заболела, — лекпом выдвигает ящик в шкафу, достает порошки. — Может быть, дать на завтра освобождение? Я ведь у тебя в долгу.

Тося отрицательно качает головой, от этапа это освобождение все равно не спасет. Лекпом наливает в стакан воды и вместе с порошком подает Тосе. В это время кто-то входит в коридор, и лекпом направляется туда.

— Нет! — зло отвечает он кому-то. — Сейчас нет приема, придешь через час. Наплевать мне на твой нарыв, вас здесь сотни, а я один.

В ответ несется виртуозная нецензурная ругань.

Тося оглядывается, замечает полуоткрытый стеклянный шкаф, в котором хранятся медикаменты. Подбегает к нему, торопливо, без разбора загребает рукой во взятую со стола бумагу сыпучие лекарства из разных банок, сует в карман пальто. Минуту стоит в раздумье, прислушивается, лекпом все еще ругается с больным.

Тося достает пачку денег и засовывает ее в темный угол шкафа, потом быстро проходит мимо удивленного лекпома, ему наконец удалось выставить надоедливого посетителя.

Опять Тося мечется в тумане по замороженной земле. На глазах, вероятно от сильного мороза, появляются слезы, они моментально превращаются в ледяные колючки. Возле парикмахерской она встречает И. И. целует его, плачет. И. И. отнимает ее руки.

— Ты с ума сошла, — говорит И. И. — ну, Тосенька, сдурела совсем. Эка невидаль — этап, ну успокойся, я верну тебя, честное слово, верну.

Тося плачет, и ледяные комочки делаются еще больше и больно давят ей на глаза. Потом неловко вынимает пакет, коченеющими руками отсыпает его содержимое в оторванную бумагу и сует И. И.

— Выпей, будь он проклят этот лагерь, и мы будем всегда вместе! — она крепко целует его.

И. И. пожимает плечами, рассматривает лекарства, потом бросает их в снег и затаптывает ногой.

— Взбесилась, ну просто взбесилась! Целуется на улице, того и гляди начальство увидит. В лагере из-за каждого этапа отраву пить — так не одну, а сто жизней надо иметь.

Через год И. И. освобождается, он собирается уехать на «материк». У него редкий дар — он бесподобно подделывает любую подпись. Теперь он будет умнее и осторожней. Ему нужно размах, большой город. На Колыме делать нечего, и ждать Тосю три года он не намерен. Слов нет, Тося мила, но в его жизни встретятся и получше.

Этап так этап. В сущности не так уж важно: кончится роман сейчас или через год. Наверное, Тосенька достала какие-нибудь лекарства у лекпома, чтобы прихворнуть и отстать от этапа. Ну а ему-то зачем пить? Его в этап не посылают.

Тося вбегает в барак. Вечереет, полутемно, низко навис бревенчатый потолок, у печек, как всегда, греются женщины. Тося хватает кружку, и еще больше ей хочется глубже вздохнуть и перевести дыхание. В кружке налита вода, Тося высыпает туда все содержимое кулька, размешивает пальцем и залпом выпивает. Потом одетая, в пальто, со сбившимся платком, тяжело садится на свою нарядную, пышную постель.

Несколько минут Тося ничего не чувствует, смотрит на стены барака широко раскрытыми большими глазами и напряженно ждет. В желудке медленно начинает нарастать боль, она охватывает позвоночник, ползет по нему вверх и с каждой секундой все усиливается. Тосю охватывает желание быть одной — инстинктивное чувство умирающего животного, оно заставляет Тосю подняться и уйти вон из многолюдного барака. Согнувшись, волоча ноги, превозмогая ужасную боль, Тося идет к выходу. Никто, кроме всевидящей Максимовны, не обращает на нее внимания. — Что, Тосенька, приболела? Сходи, голубка, в амбулаторию.

Боль становится невыносимой, она раздирает внутренности, доходит до сердца, и оно начинает биться неровными сумасшедшими ударами. «Только бы не закричать, не закричать бы, а то еще спасут…»

Из последних сил Тося толкает дверь барака, навстречу плывет вечерний синий морозный туман.

Тосю находят лежащей недалеко от барака. Голыми окровавленными пальцами она скребет утоптанный снег на тропинке. В амбулатории, куда Тосю переносят, над ней хлопочет перепуганный лекпом и вызванный белобрысый, в очках начальник санчасти.

— Скажите, что выпили, спасем! — часто повторяет он.

Тося только качает головой, она и сама не знает, что выпила. Один раз она спрашивает почему-то о здоровье И. И. потом у нее начинаются судороги и кровавая рвота. Она часто теряет сознание. Боли ужасные, и Тося все время кричит, ни промывание желудка, ни уколы, ни грелка, ничего не помогает. Через несколько часов Тося в страшных мучениях умирает. Лицо ее изуродовано предсмертной гримасой, изо рта высовывается лиловатый распухший язык.