На дальнем прииске (Рассказы)

— Историю делают люди, и от них зависит этот, как вы изволите выражаться, пафос. Вы меня не убеждайте, был бы у вас, например, Хохлов, а у нас ваш Волков, еще неизвестно, как бы все сложилось. Талант — дар божий, и никуда от него не денешься. Вот Волков по-настоящему никакого военного образования не имел, простой прапорщик…

— Не прапорщик, а унтер-офицер.

— Позвольте, а мне помнится, что он был прапорщик, а впрочем, не спорю, вам и карты в руки.

…До желанного обеда еще далеко. Солнце лениво проходит свой неизменный путь над лиловыми сопками. По лагерю разносятся зычные ругательства нарядчика: он разыскивает спрятавшихся инвалидов. Нужно срочно мыть полы в бараках и палатках: ждут приезда очередной бесполезной комиссии из Магадана. Кое-кого нарядчик все-таки разыскал, всучил им швабры и тряпки.

От нечего делать Георгий и Евграф Иванович чертят на земле карту и подробно — в который раз? — обсуждают бой под Татаринкой, случившийся восемнадцать лет назад. Дислокация войск, рельеф местности наносятся с большой точностью. Тщательно анализируются ход боя, возможные варианты, но все равно, к большому разочарованию Евграфа Ивановича, получается, что белый генерал Хохлов должен был быть неминуемо разбит.

Есть что-то призрачное и фантастическое в этой сцене: два пожилых человека в лохмотьях склонились над землей, тычут пальцами, передвигают щепки и камушки, возбужденно обмениваются военными терминами, спорят, ссорятся, а над ними высится равнодушная, каменная громада Марджота.

Бой под Татаринкой детально разобран. Вспоминают еще какие-то мелочи, хотя, кажется, все уже обговорено, все перебрано в памяти. Евграф Иванович раскидывает уже ненужные камушки и щепки.

— Как дошли до границы, повернул я от белых, не мог оставить Россию. Там, в Монголии, и сопки вроде такие же, и небо одно, а все чудится что-то не то, чужое. Явился с повинной. Ваши листовки о добровольной сдаче разбрасывали. Приняли неплохо, но в армию, конечно, не взяли. Устроился бухгалтером, только выправка мне здорово мешала. Как чистка госаппарата, так на меня комиссия подозрительно косится и непременно вопросик: «А не служили ли вы в белой армии?» Ну, и вышибают по первой категории. Раза два в ГПУ сажали, но подержали и выпустили. В общем, жил ничего, пока 37-й год не наступил. Впрочем, скучно все это вспоминать. «Plusguamperfekt» — давно прошедшее, не просто прошедшее, а давно прошедшее. Как вы думаете, поедем мы когда-нибудь на инвалидную командировку, или здесь будем доживать свой век?

Георгию не хочется отвечать, он пожимает плечами. Евграф Иванович уходит с Васькой, смешно переваливаясь на своих неустойчивых, коротких ступнях.

Неподвижен теплый воздух, сопки подернуты сизым маревом.

Дернул черт этого Евграфа Ивановича вспомнить об Андрее Волкове. Походя бросил похвальные слова, как будто Андрей Волков нуждался в его оценках.

Георгий знал: самым большим, самым замечательным человеком в его жизни был и будет Андрей Волков. Такие люди встречаются однажды, да и приходят они в дни больших испытаний, в эпохи страстные в героические.

Георгий сначала числился его адъютантом, потом секретарем, но он еще был его другом и самым близким человеком.

На Украине, когда дрогнули в бою с белыми наши цепи, Андрей Волков, пренебрегая опасностью, воинским званием, протестами командиров, с винтовкой в руках повел красноармейцев в атаку. «Сам главнокомандующий!» — пронеслось по рядам красноармейцев. В атаке Георгий шел рядом с Андреем Волковым. Он везде и всегда был рядом с ним. В этом бою Георгий был тяжело ранен. Он часто думал: лучше было бы ему умереть тогда, чем медленно угасать, немощному, опозоренному, на этом прииске.

В памяти вставал Андрей Волков — невысокий, с широким размахом плеч, скуластый, с крупным носом, мохнатыми, круто изломанными бровями. Суровые годы подполья и тюрем прочертили глубокие морщины у властного рта. О дерзком побеге его с каторги, захлебываясь, писали газеты.

Георгия всегда поражали противоположности в его характере. Он был великодушен, и в то же время требователен, а иногда и суров до жестокости. У него был талант военоначальника, он редко ошибался в людях. Ему нельзя было врать. Природа одарила его редкой памятью, умением проникать в сущность явлений и событий. Ничто мелочное, ничтожное не смело касаться Андрея Волкова. Рядом с ним невозможным казались себялюбие, жадность, тщеславие, маленькие человеческие страстишки. Он был ясный, прямой, открытый, и в то же время вспыльчив, страшен в гневе.

…Сырое, мартовское утро, мимо окон штаба, расположенного в просторной избе, проходят отряды красноармейцев. Генерал Хохлов победоносно идет от города к городу. У него великолепно экипированная, обученная армия, иностранные советники. Здесь, у села Татарники, его необходимо остановить.

Утренний тонкий ледок под ногами красноармейцев давно превратился в коричневое месиво. Сегодня перед боем выдали только по несколько леденцов и полфунта сырого, суррогатного хлеба. Красноармейцы идут в разбитой обуви, в старых рваных шинелях. В избе, у окон, мечется Андрей Волков: