На дальних берегах

Вот уже два года, как она не получала от Мехти писем. Старуха обивала пороги военкоматов, просила сделать новые запросы и получала все один и тот же ответ: «Пропал без вести».

Надежда не покидала ее. Она бережно хранила костюмы Мехти, золотые часы его отца. Берегла рисунки, альбомы, кисти, мольберт — все, что было дорого Мехти. Она берегла и память о его детстве: детские штанишки, вышитую золотом тюбетейку-аракчын.

Да, быстро промелькнуло детство Мехти. Он рос без отца и матери. Старая биби сделала все, чтобы он не чувствовал себя одиноким, и Мехти любил ее так, как любят мать. Время шло… Из ребенка Мехти вырос в красивого сильного парня. И вот… Его нет… И биби казалось, что мир опустел.

Старуха не верила сообщениям, поступившим в военкомат. Она ходила по госпиталям: сядет возле постели раненого, поставит в вазочку цветы, подправит подушки, познакомится и примется расспрашивать, не встречался ли он с ее Мехти. Она любовно описывала внешность своего внука, его голос, походку, характер и при этом говорила только о хорошем в нем — плохого она не помнила.

Раненые уверяли ее, что встречали много таких ребят, как Мехти. Они даже припоминали эпизоды, в которых участвовал Мехти. Собственно говоря, они ничего не выдумывали, только заменяли имя товарища на имя Мехти… Частые беседы сблизили раненых с биби, а сама она обнаружила в этих простых парнях много общего со своим внуком.

Не было дня, чтобы биби не посетила своих «сыновей», как она их называла. И раненые от души полюбили добрую старую женщину.

Биби уже знали во многих госпиталях. Она вязала бойцам перчатки, узорчатые шерстяные носки, свитеры, стряпала азербайджанские сладости, подолгу просиживала у постелей тяжело раненных, была с ними особенно, по-матерински ласкова.

Ее теперь часто можно было встретить на улицах Баку. Она всегда торопилась. Госпитали были разбросаны по разным концам города, а биби успевала побывать за день не в одном.

Когда раненый выздоравливал и отправлялся обратно на фронт, биби шла провожать его. На прощанье она не забывала напомнить, чтобы он прислал ей весточку о Мехти, если где-нибудь с ним повстречается.

Сильнее всего привязалась биби к раненому гвардейцу Саше Казакову. Ей казалось, что он больше других походит на ее Мехти… «Только волосы у Саши русые и глаза синие…»

Когда Саша надел свою форму и прикрепил к гимнастерке сержантские погоны, биби взгрустнулось.

Но Саша протянул ей книгу.

— Возьмите, биби. Это не только от меня. От нас всех.

Биби умела читать. Она прочла на обложке слово: «Горький».

— Хорошо, — сказала, старуха.

— Мы еще увидимся, биби…

— Приезжай!.. Обязательно приезжай!

И Саша уехал.

Медленно брела биби с вокзала. Вот она завернула за угол, прошла по залитому солнцем проспекту Кирова, вышла к бульвару, к самому берегу моря. И вспомнила, что ей нужно на Колодезную улицу, где тоже был госпиталь. Не дойдя до госпиталя, она остановилась передохнуть на углу улицы Энгельса. Отсюда открывался вид на весь Баку, на корабли в бухте, на далекие, окутанные дымкой корпуса заводов. Репродуктор пролил журчащую мелодию позывных. Сейчас передадут новые вести с фронта. Биби решила дождаться сообщения Совинформбюро. Она раскрыла подаренную Сашей книгу и увидела на титульном листе торопливый Сашин почерк. Пошарила в карманах, в сумке. Вот напасть: забыла дома очки! «Что же он написал мне?» Биби почему-то забеспокоилась.

— Доченька! Поди-ка сюда, — позвала она проходившую мимо школьницу.

Девочка подбежала к ней:

— Что, бабушка?

— Прочти-ка, что тут написано, — попросила биби.

Девочка взглянула на книгу:

— Это Горький, бабушка, — объяснила она. — Книжка очень большая, а мне еще в школу…

— Ты прочти только то, что вот тут, сбоку написано.

И девочка прочла:

— «Восславим женщину-мать, чья любовь не знает преград, чьей грудью накормлен весь мир. Все прекрасное в человеке от лучей солнца и от молока матери, — вот что насыщает и нас любовью к жизни. М. Горький».

Биби не все поняла в скороговорке девочки, но почувствовала, что это хорошие слова.

Она взяла книгу и тихо шепнула:

— Спасибо!

И нельзя было понять, кого она благодарила: девочку, Сашу или Горького.

Из репродуктора, висящего на столбе, послышался спокойный голос диктора, оповещавшего весь мир о новой победе, об освобождении новых городов.

Вскинув голову, смотрела старушка перед собой, на свой родной город, и казалось ей, что это не город, а живой человек, богатырь, у которого сильные рабочие руки, умное суровое лицо и кристально чистое сердце, как у ее Мехти…

Как-то утром Ферреро вышел из штабной палатки. Каково же были его изумление и радость, когда он лицом к лицу столкнулся с Мехти. Тот стоял перед ним, как всегда, в свитере, чисто выбритый, с мокрыми, гладко зачесанными назад волосами.

Мехти рассказал, что ему пришлось гостить в селе, занятом нацистами, у самого Шульца.

А случилось это так.