На дальних берегах

- Получается вот что, - Ферреро наклонил голову, чтобы видеть цифры на бумаге через стекла очков. - Потеряно сто двенадцать человек, не считая захваченных фашистами связных и разведчиков. Из них сто пять убито в бою, семь пропало без вести. И потом: пятьдесят семь раненых, тридцать два больных. И особый счет: двое расстреляны за трусость, один повешен за измену, один удрал, трое посажены под арест.

Старый Ферреро проговорил это совсем расстроенным голосом.

- А у меня так, - сказал Сергей Николаевич, - примерно, конечно. Шестьсот тридцать фашистов погибло при взрыве зольдатенхайма, триста - в казармах, шестьсот пятьдесят - на железных дорогах, триста восемьдесят - при разных других обстоятельствах... Получается тысяча девятьсот с лишним... В общем - две тысячи... Итак, за последний месяц мы уничтожили десять нацистов на одного нашего человека.

- Неплохо, - мрачно буркнул Ферреро.

- Да, неплохо, если забыть о том, что нет с нами двухсот наших людей! Людей, командир! - тихо произнес Сергей Николаевич.

Ферреро снял очки, потер пальцами веки.

- Вот об этом я и думаю, полковник... - тоже необычно тихо сказал он. Я не ребенок, видел в жизни многое... Но нет для меня ничего страшнее, чем подытоживать эти цифры. Двести человек за месяц, полковник!

- И у каждого из них мать, дети или невеста... - сказал полковник. Каждый унес с собой целый мир!..

Наступило молчание. Сергей Николаевич поднялся, сделал несколько шагов по палатке.

- Есть и еще одна сторона у этой страшной бухгалтерии, - вдруг повернулся он к Ферреро. - Двести человек составляют пять процентов главных сил нашей бригады, а две тысячи фашистских солдат чуть ли не пятую долю процента одной только европейской армии Гитлера и его приспешников!

Ферреро тоже встал и подошел к полковнику:

- Я так понимаю, полковник. На крупные проценты уменьшает силы нацистов только Россия!

- Да, и вместе того чтобы помочь ей довести этот разгром до конца, пусть даже так, как помогаем мы - десятыми, сотыми долями процентов, союзники топчутся на юге Италии, бездействуют во Франции!

- Вот уж этого я никак не понимаю!

В комнату вбежал ординарец Ферреро.

- Уходит группа венгров, человек двадцать, - с тревогой в голосе доложил он.

- Куда уходят? - скорее недоверчиво, чем удивленно спросил Ферреро.

- Домой!

- Как это домой?

- Домой, к себе, в Венгрию!

Ферреро, не оборачиваясь, махнул рукой Сергею Николаевичу, чтобы он оставался, и размашистым шагом вышел из палатки.

За хижиной лесника Ферреро увидел группу венгров с рюкзаками за плечами, с сумками и узелками в руках. Против венгров, спиной к хижине стоял Мехти. Он в чем-то горячо убеждал венгров. У стены хижины аккуратными пирамидками возвышались винтовки и автоматы; на земле лежали патронташи, пистолеты, гранаты.

- Что это за маскарад? - загремел Ферреро, подходя ближе.

Мехти вытянулся перед командиром:

- Венгерские товарищи решили покинуть бригаду и пробираться домой!

Чувствовалось, что Мехти прилагает все усилия, чтобы казаться собранным и спокойным.

- Бежать домой? - хрипло выговорил Ферреро. - Да вы понимаете, что каждому из вас за дезертирство грозит расстрел у этой вот стенки?

Разгневанный, со сверкающими глазами, он угрожающе надвигался на безмолствующих венгров, пока не очутился лицом к лицу с командиром отряда Маркосом Даби.

У Даби из-под еле державшейся на макушке шапки выбивались на лоб огненно-медные волосы.

В бригаде хорошо знали Маркоса - лучшего партизанского снайпера, горячего и своенравного, но беззаветно храброго. Потомственный батрак, он в начале войны гнул спину в имении одного из отпрысков фамилии Эстергази богатейших венгерских феодалов. Чтобы не идти на фронт, Маркос отрубил себе топором два пальца на правой руке. Это избавило его от призыва в армию, но ему еще долго пришлось изнурять себя каторжным трудом в конюшнях и в хлевах помещика, поставляющего провиант для гитлеровских войск. Потом Маркос услышал о партизанах, действующих у берегов Адриатического моря. Вместе с другими батраками Маркос, захватив фамильные охотничьи ружья и старинные пистолеты помещика, ушел в лес, а позднее пробрался к партизанам. У него был меткий глаз и сердце, исполненное ненависти к врагу, и вскоре о Маркосе заговорили во всех отрядах бригады. За короткий срок он был дважды ранен в грудь навылет, но это не мешало ему добровольно вызываться на самые трудные, опасные дела.

Зная нрав Маркоса, Ферреро ждал горячего объяснения или запальчивого протеста. Спокойный тон венгра поразил его.

- Зачем вы кричите, командир? - глухим от печали голосом, укоризненно сказал Маркос. - Разве мы бежим? Мы уходим честно, сдаем оружие. Вот только эти штуки я оставляю при себе. Я их сам принес. - Он показал на кремневые пистолеты, ручки которых, отделанные перламутром, торчали у него из-за пояса.

- Что... что такое?.. Вы, значит, открыто заявляете, что струсили? изумился Ферреро.

- Среди нас нет трусов. Но оставаться здесь нам больше нельзя.

Ферреро снова вскипел.

- Да что вы, рехнулись, черт вас возьми? - крикнул он, обращаясь ко всем венграм.