На дальних рубежах

О, Светланская! Она была нарядна и широка, светла и просторна. Сторона южная, та, что у бухты, пушилась беспрерывным сквером с длинными аллеями для гуляний люда благородного и по вечерами освещалась фонарями керосиновыми, здесь из раковины у Морского собрания звучала музыка, а из многочисленных крохотных кафэ под пестрыми маркизами женский кокетливый смех и уверенная мужская речь на французском, немецком, английском языках. Это был мир народа сытого, холеного, гладкого, хозяев города, государства, всего мира. За людом рабочим здесь внимательно приглядывали полицейские, на расправу скорые и беспощадные. А та сторона, что у сопок, была застроена высокими каменными домами, сверкала витринами богатых магазинов, широкими окнами ресторанов, роилась публикой чистой и ухоженной, благоухала духами и помадами. Здесь нередко можно было встретить господ адмиралов и генералов и даже его превосходительство военного губернатора генерала Унтербергера. Ходить по той стороне люду рабочему, бедно одетому, голодному строжайше запрещалось. «Дабы не мозолили своим гнусным видом глаза их благородиям», — приговаривали городовые, решительно перетягивая незнакомого со здешними порядками крестьянина, или спешившего быстрее проскочить после долгого рабочего дня мастерового на другую сторону. Они, впрочем, обходили Светланскую стороной. И когда нужда возникала пройти из Матросской, Фельдшерской или Офицерской слободки в Солдатскую, Линейную, что на Эгершельде, на Семеновский покос, в Корейскую или Каторжную слободки, что расположились за Покровским кладбищем, то пользовались либо Нижнепортовой улицей, которая вдоль самой бухты бежала, либо Пушкинской, протянувшейся выше Светланской.

Первые день-другой на работе Андрей чувствовал себя неуверенно, но скоро пообвык, практически все ему было знакомо и привычно. Рядчик и мастер претензий к нему не имели: все у него получалось быстро и толково. Но скальные работы скоро кончились, и начались облицовка дока каменными блоками, заливка их бетоном и цементом, строительство насосной станции, установка батопорта… Так Андрей овладел специальностями каменотеса и каменщика.

Прошли три года, и вот в начале октября девяносто седьмого года, через неделю после Покрова Пресвятой Богородицы утром вокруг дока на покрытых дерном откосах уселись его строители, а внизу, у самого дока, собралось морское начальство, роты с кораблей Тихоокеанской эскадры, чинная публика, дамы с букетами ярких астр и георгинов и началось молебствие. Священник Успенского собора проговорил положенное, с клиром обошел вокруг дока, помахивая кадилом, потом заиграла музыка гимна народного, засвистала паровая машина, заполняя док морской водой, батопорт поднялся и отодвинулся, и в док важно и медленно, разукрашенный всеми флагами расцвечивания, с командой, построенной вдоль бортов и кричащей «Ура» перекатом, волнами, вошел крейсер «Дмитрий Донской».

Потом Андрей с товарищами отпраздновал это событие на лужайке в Гайдамаковском овраге, изрядно выпил и с чувством радости и опустошенности, ровно лимон выжатый, пошел домой. Радость была от успешно проделанной громадной работы, а опустошенность — от томившей впереди неизвестности.

Работа сделана, и он опять остался без работы.

ИВАН ИВАШНИКОВ. СЕУЛ. РОССИЙСКАЯ ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ МИССИЯ

Уже через неделю «Адмирал Чихачев», вставший опять на свои регулярные рейсы по Уссури, повез прапорщика Ивашникова и поручика Минаева к Иману, оттуда — сутки в вагоне поезда — они добрались до Владивостока. По пути, а размещались они в тесной двухместной каюте и таком же купе поезда, времени наговориться было вдоволь. Ивашников рассказал свою скромную биографию, а Минаев — немного о себе. Родился он в Кяхте, в семье офицера пограничной стражи, затем Сибирский кадетский корпус в Иркутске, служба в пограничных гарнизонах на Дальнем Востоке и в охране русской дипломатической миссии в Пекине.

— Вот откуда завидное знание китайского языка, — подумал Ивашников.