На дальних рубежах

Пока унтер, сведя его руки вместе и обхватив их здоровенной лапищей за запястья, другой рукой жестко шарил, обыскивая, сверху вниз по телу, он заметил, как один из парней-китайцев юркнул в густые кусты и заспешил в соседнюю бухту Диомид, где было небольшое китайское поселение и откуда на лодке за час вполне можно было добраться до города. Марпуров тоже заметил карабкающегося по откосу на сопку китайца и удовлетворенно кивнул.

Потом унтер ловко перетянул сложенные его руки ремнем и подтолкнул за деревянную казарму, где их уже дожидалась пролетка с парой коней.

— Дюжий бычок, крепенький, — одобрительно отозвался о нем Марпурову унтер, привязывая свободный конец ремня к подлокотнику пролетки.

— Этот бычок на веревочке, а второй конец на холке у коровушки, вот корову-то и доить будем, — туманно отозвался Марпуров.

Вот тут у него сердце в пятки и ухнуло. Влип-то как! Неужели Марпуров отца шантажировать собирается? О, насколько это ужасно. Он безнадежно оглянулся, но руки были больно стянуты; унтер, охранник сразу видно, опытный, револьверы у них с Марпуровым на поясах внушительные, да и знал Марпуров, небось, на кого охотился.

С час, по трясучей проселочной дороге, сперва вдоль поросшей камышами и осокой медленной речушки, потом на крутую сопку, вниз, по шаткому деревянному мосточку через речку Объяснение, а затем вдоль бухты Золотой Рог — по Пфефферовской госпитальной улочке, мимо флотского экипажа и мельницы Линдгольма добирались они до Мальцевского оврага. А оттуда уже рядышком — подняться вверх на Лазаревскую в Офицерской слободке и по ней до приземистого кирпичного здания крепостной жандармерии, Лазаревская, 9. Всю дорогу сидящий рядом Марпуров молчал, изредка лишь на него поглядывая, и усики пощипывал задумчиво. Его же мысли лихорадочно метались. Что говорить? Как выпутываться? Да и что Марпуров против меня может иметь? Прогулки по городу? Китайскую дабу заношенную? Записей-то у меня с собой никаких нет. А дома рыться, обыскивать, отец не позволит. Консульство экстерриториально… Намекнул, что отца станет шантажировать… Но чем?

Приехали. Марпуров дверь в свой кабинет открыл, указал ему на стул в углу, и сам сел за стол, боком к окну. Два окна в кабинете крепкими решетками были схвачены и в откос близкой сопки смотрели. Унтер потоптался недолго и, повинуясь жесту Марпурова, вышел и загремел кружкой по пустому ведру, со дна воду вычерпывая. Потом, слышно было как подковки гремят, пару шагов сделал и уселся на шаткую скрипучую лавку. Марпуров удобно устроился в кресле, закурил длинную манильскую сигару, помахал рукой, синий дым разгоняя, и неожиданно для него произнес:

— Ждем полчаса, сейчас за тобой должен явиться господин Ватацубаси-старший. Очень уж егозливый ты, студент…

Еще помолчал. Затем спросил:

— Зачем в Анучино, Новокиевское, в Святую Ольгу ездил?

Он ответил, в глаза Марпурову честно глядя, как и было уговорено:

— Отцу помогал, отчеты японских купцов и ремесленников собирал и заказы их, что покупатели требуют…

— Врешь ты все… А сейчас отчего заплатанный? Одеть совсем нечего? По военным объектам чего шляешься? На обратный путь зарабатываешь?

— Одеться есть во что, а деньги нужны, это да. У отца просить надоело. А работу ищу, где придется, и у военных тоже…

— А вот мне известно, что ты агент общества Гэнъёся^{27} и по Приморью мотаешься, от его членов отчеты собираешь….

— Я впервые слышу об этом обществе, — твердо возразил он.

— Сейчас же после твоего отъезда из Анучино на стрельбище был задержан приказчик Отиро, гильзы от новой винтовки ползал искал, а в карманах найдены из мишеней выковырянные пули и бумажка с иероглифами. Интересен перевод, — Марпуров вынул из ящика стола лист бумаги и прочитал: — «Клянусь богиней Солнца Аматерасу, нашим священным императором, который является высшим священнослужителем Великого Храма Исэ, моими предками, священной горой Фудзияма, всеми реками и морями, всеми штормами и наводнениями, что с настоящей минуты я посвящаю себя службе императору и моей родине и не ищу в этом личной выгоды, кроме того блаженства, которое ожидает меня на небесах. Я торжественно клянусь, что никогда не разглашу ни одному живому человеку того, чему общество научит меня или покажет мне, того, что я узнаю или обнаружу в любом месте, куда я буду послан или где окажусь. Исключение из этого будут составлять мои начальники, которым я обязан беспрекословно повиноваться даже тогда, когда они прикажут мне убить себя. Если я нарушу эту клятву, пусть откажутся от меня мои предки, и пусть я буду вечно гореть в аду».

Он съежился, испарина мелким бисером на лбу выступила.

— Я ничего не знаю об этом.

— Так ты, говорят, студент Токийского университета?

— Студент…

— Какого хоть факультета?

— Историко-филологического…

— Со шпионским уклоном?

— Ворона ворону за глаз не укусит, — эту фразу уже произносил запыхавшийся отец, войдя без стука и кладя на край стола пухлый конверт. — Скучно мальчику целыми днями дома сидеть, вот он и гуляет. Опять же с сокровенными глубинами подлинно народного фольклора знакомится…