На день погребения моего (ЛП)

  —  В Пантеоне мало места,   —  рвался объяснить Дуйэн,   — так что эти парни пять лет вулканизируются в земле, а потом, если их родственники не заплатят так называемый могильный налог, их выкапывают и вешают здесь, пока кто-то не раскошелится.

  —   Я думал, это как-то связано с религией,   —  сказал Эвболл.

  — Можно сказать и так, всё превращается в песо и сентаво, вода в вино, скажем так, днем они берут с посетителей плату за демонстрацию этого всего, до полудня собираем здесь тройной тариф, но, судя по выражению этих лиц, мы ... что-то прервали.

   —  Ладно, Дуэйн,   — пробормотал Фрэнк.

Они подошли к спиральной лестнице в конце подземелья и поднялись к лунному свету.

Пройдя через каньон к старому вокзалу Марфил, вскоре после восхода солнца они сели на поезд и ехали весь день, Фрэнк погрузился в молчание, отказывался пить, покупать напитки, курить или хотя бы поделиться сигариллами, которые он не курил, со своими корешами по тюрьме, всё больше беспокоившимися.

  —   Надеюсь, ты не влюбился, compinche, приятель.

 —   Тебя преследуют мысли,   —  объяснил Дуйэн.   — По всем признакам. Что-то в твоем нашумевшем прошлом, чего нужно опасаться.

   —  Знаешь ли, Брат Провеко, в тюрьме этот припев про Кида   —  одно дело, но здесь это уже утомляет, не более. Я   — не тот, кто тебе нужен, не этот Кид, тебе лучше прекратить это прямо сейчас и начать подкалывать кого-нибудь другого, кто сможет это оценить.

  — Слишком поздно,   —  Дуэйн кивнул в окно.   — По моим подсчетам, у тебя осталось пять минут, чтобы освежить в памяти свои легендарные навыки обращения с динамитом...Кид.

Действительно, поезд затормозил и остановился, Фрэнк услышал шум неподалеку. Он выглянул в окно и увидел конный конвой, несколько десятков мужчин, выглядевших так, словно приняли обет умеренности внешнего вида   —  никакой растительности над верхней губой, небольшие поля шляп, в которых не запутается никакой чарро, хлопчатобумажные рубашки и рабочие штаны земляных тонов, никаких знаков различия, никаких признаков принадлежности к какой-либо организации.

     — Ха, это всё за мной?   — спросил Фрэнк.

    —  Я еду один,   — заявил Эвболл.

    — Иначе и быть не могло.

   Кажется, за предыдущие несколько часов Дуэйн где-то достал пистолет.

   Спустя несколько секунд Эвболл сказал:

  —  О, выкупное право? Именно на это ты рассчитываешь  —  на легендарные богатства Оста? Не очень удачный план, vaquero, ковбой.

   — Черт, они будут счастливы, что бы ни получили. Они   — народ счастливый. То, что ты видишь там снаружи, просто кратковременный дерзкий проект, изо дня в день, все заложники имеют значение, пока их буржуазия может что-то заплатить.

  —    Ой, Халиско,   — пробормотал Фрэнк.

  —   О, встречайте Эль Нато.

В вагон зашел энергичный человек   —  китель офицера расформированной армии какой-то далекой страны, дымчатые линзы, стальной практицизм там, где можно было бы ожидать серебряных украшений, на эполете сидит очень большой тропический попугай, настолько несоразмерный, что для общения с хозяином ему нужно было наклоняться и кричать тому в ухо.

  —  А это Хоакин,   — улыбнулся Эль Нато птице.   — Расскажи ему что-нибудь про себя, m'hijo, дитя мое.

   —  Мне нравится дрючить киску гринго,   —  признался попугай.

  — Это как?   —  Эвболл подмигнул театральному британскому акценту птицы, несколько напоминающему водевильного Шекспира и развратные ночи.

   Противный смех:

   —  Какие-то проблемы, pendejo, идиот?

   Эль Нато раздраженно улыбнулся:

  — Тише-тише, Хоакин, нельзя, чтобы у наших гостей сложилось о нас неверное представление, это была всего лишь одна домашняя кошка, в Корпус-Кристи, очень-очень давно.

  —  Порок под запретом, ми капитан, мысли об этом приключении преследуют меня.

    —  Конечно, Хоакин, а теперь, джентльмены, если не возражаете...

 Оседланные кони ждали Эвболла и Фрэнка   —  это говорило о том, что они должны на них сесть. «Не едешь с нами, Дуэйн?»   —  Фрэнк взобрался в черное кожаное седло с подпоркой в армейском стиле, как он заметил, немного неожиданно для этих краев так далеко от города, никакой резьбы или маркировки, или узоров, кроме мексиканских мундштучных удил и «набоек» на стременах. «Оставайтесь умницами,   —  кричал из дверей вагона Дуэйн,   — и, возможно, однажды мы свидимся на этих рельсах снова». Когда поезд тронулся, Эль Нато бросил ему кожаный мешок, небольшой, но увесистый, заставил свою лошадь театрально заржать, сделал полный оборот и крикнул своим всадникам: «Поехали, vamonos!». Попугай начал хлопать крыльями, словно подавая сигналы конфедерату где-то вдали. Окружив американцев, партизаны guerrilleros тронулись в путь   —  настороже, в молчании, военным аллюром, и вот уже поезд за их спиной казался просто еще одним стрекочущим летним насекомым в далекой чаще.

   —  Я еду с анархистами, черт возьми, никогда от себя этого не ожидал...

—   В чем дело,   — подколол его Эвболл,   —  тебе спокойнее ехать с обыденными бандитами?

  —   Бандиты могут застрелить, бандиты могут зарезать, но, во всяком случае, они не устраивают взрывы при каждом удобном случае.