На день погребения моего

 Той ночью было достаточно неприятно. Этот город даже в лучшие свои дни славился подспудным ропотом тревоги. Все, кто там жил сознательно, каждый день рисковали, но считали: что бы ни произошло, оно произойдет достаточно медленно для того, чтобы успеть проконсультироваться хотя бы с одним человеком, «всегда будет время», как говаривали горожане. Но в эту беспощадную ночь события развивались слишком быстро даже для того, чтобы их понять, не говоря уже о том, чтобы проверить или проанализировать, фактически можно было только бежать и надеяться, что тебя не убьют. Вот точнейший срез общего восприятия  — каждый человек в городе, где все страдали от неудобства, испытывал Панический страх. Все годы бурного роста и коррупции их постоянно предупреждали о такой возможности. Город становится все более вертикальным, плотность населения растет, все станут заложниками в случае такого вторжения... Кто за пределами города мог бы представить, что они  — жертвы, которых застали врасплох, и кто, если на то пошло, мог представить такое в самом городе? Хотя многие впоследствии получили молниеносную прибыль, надев эту трогательную маску.

 Удалось установить несколько фактов. В недра пригорода, откуда узкая речушка с незапамятных времен течет в город, прибыло грузовое судно, на котором в путах скорее оптимистических, чем надежных находилась Фигура со сверхъестественными способностями, и в изустных преданиях не говорилось, как ее остановить. Кажется, все в городе знали, что это за существо  — все знали это с самого начала, но принимали эту историю настолько как должное, что действительный приход существа был последним, чего люди ожидали, включая то, что его жестокие дары могли значить для любых граждан, которых существо решило бы одарить, о чем ученые мужи, доставившие существо сюда, старые полярники, жившие на расстоянии всего нескольких обитых металлом коридоров, странным образом не догадывались.

Теперь, точно зная время прибытия, силой мысли подняв свою температуру до необходимой отметки, существо начало методично и неумолимо выжигать себе дорогу из заточения. Те, кто предпочел оставаться на корабле, пока будет такая возможность, по очереди, словно от некоего морального истощения, вдруг решали плюнуть на всё, бросались вплавь, писали вышестоящему начальству, вылезали через люки, спускались по водосточным желобам на улицы города. Но, учитывая уменьшение количества мгновений нормальной истории, где во времени они смогли бы найти убежище? Никакое сопровождение из хулиганов злачных мест, никакие тайные помещения а анкерных опорах какого-либо из больших мостов, никакие железнодорожные или водные туннели не могли спасти хотя бы одного из этих нечестивых беглецов от того, что на них надвигалось.

Пламя и кровь надвигались на них беззаботной массой. Как раз в вечерний час пик электроэнергия по всему городу отключилась, газопроводные магистрали начали воспламеняться, пламя отражалось в тысячах окон на каждом перекрестке, словно упреждая пророчество, булыжники взлетали в небеса, кирпичи падали невиданными, но красивыми узорами. Все попытки контратаковать или даже скрыться от Фигуры потерпели крах. Позднее на сигналы пожарной тревоги перестали отвечать, и пожарные, находившиеся на передовой, очень быстро поняли, что у них нет подкрепления или какой-либо надежды на него. Шум был ужасающе неослабный, так что даже сознательно беспечные поняли, что укрыться негде.

Объявили общегородскую мобилизацию, поступали отчеты о переговорах с неназванными посетителями, военные отпуска отменили, оперные постановки сократили вполовину  — арии, даже знаменитые, пропускали, чтобы зрители могли уйти раньше, на вокзалах раздавалось эхо перемещений войск, игры в карты и кости в закоулках злачного района грубо прерывались, обычно в самый важный момент, население начало всё больше бояться сумерек, невнятных лиц, высоких окон и того, что впервые на памяти гражданского населения с высокой вероятностью могло в них проникнуть....

 Впоследствии спорили о том, что случилось с Мэром. Сбежал, мертв, тронулся рассудком  — количество теорий относительно его исчезновения постоянно росло. Его лицо изображалось на плакатах, которыми были заклеены все деревянные заборы на пустырях и последние вагоны трамваев, его так хорошо всем знакомые черты сияли с неумолимой простотой черепа.

 — Оставайтесь дома, — предупреждали бюллетени, прикрепляемые к обугленным стенам.  — Этой ночью вас не ждут на моих улицах  — неважно, много вас будет или мало'.