На деревню дедушке

— Берет меня, значит, сомнение. Вы ведь знаете, наверное, работы всех больших мастеров наперечет. Это с одной стороны. Ну, понятно, если есть, скажем, картины Леонардо да Винчи, то все картины известны, и не просто известны, а известна история каждой, буквально с первого дня…

— Рождения, — подсказала Маринка.

— Что вы имеете в виду под рождением картины? — Иван Петрович покачал головой. — Нет, не рождением правильнее было бы называть. Первым днем картины Леонардо в данном случае нужно называть дату отдачи картины заказчику. Гиганты Возрождения работали по заказам. Почти никто ничего не делал для себя. Они просто не могли себе этого позволить. Они были простыми рукастыми ремесленными парнишками. Хоть и гениями. С Леонардо и его работой все ясно. Если внезапно, ниоткуда появляется новая картина, то нужно еще рассказать и задокументировать ее историю: списки хозяев, описание, желательно того еще времени, и прочее. Проверить сложно, потому что техника подделки сейчас поднялась настолько высоко, что подделывают даже… — Иван Петрович замялся и махнул пальцами, — не скажу, не имеет отношения к делу. С художниками ближе к нашему времени история совсем другая. Вот был такой французский живописец Коро, слышали? — спросил он.

— Конечно, — сказала Маринка и, кажется, соврала.

— Да, — тоже подтвердила я и, не выдержав, блеснула: — У него есть картина, называется «Замок Пьерфон». Картину я не понимаю, если честно, но зато помню, что замок Пьерфон принадлежал Портосу.

— Браво, Ольга… — Иван Петрович снова посмотрел в мое удостоверение, все еще лежащее слева от него, — Ольга Юрьевна, не ожидал. Ну так вот. Документально известно, что Коро написал четыре тысячи картин. А в мире известно десять тысяч подлинных Коро. О чем это говорит?

— О том, что шесть тысяч — поддельных! — выпалила Маринка.

— Верно, — согласился Иван Петрович, — а какие шесть тысяч из этих десяти?

Мы с Маринкой растерянно переглянулись.

— Вот так и смотрят друг на друга опытнейшие эксперты и не могут прийти к одному выводу, — улыбнулся Иван Петрович.

— Вы хотите сказать, что рассказанные вами вещи имеют какое-то отношение к Федору Аполлинарьевичу Траубе? — напрямую спросила я.

— Нет, я просто так лясы точу, — ответил Иван Петрович. — Потому как делать мне больше нечего.

— Извините, — смутилась я.

— Проехали, — согласился Иван Петрович. — Ну а дела с художниками, жившими в ближайшее время, еще более сложные. Никто не застрахован от того, что на чердаке у бабушки не обнаружится вдруг картина Кандинского, или того же Бурлюка, или еще кого-либо из почти наших современников. Тут дело сложное, очень сложное. Нужны оригинальные описания. Хорошо, если есть каталоги прижизненных выставок. А если выставок не было вообще? Или не было каталогов? Или были каталоги, да только картины описаны непрофессионально и неточно? Тут всегда есть опасность напороться на фальшивку, совершенно искренне признать ее за подлинник, а потом всю жизнь раскаиваться в ошибке. Или радоваться, что обнаружил шедевр, и так и умереть, не зная, что принял последователя или откровенную фальшь за мастера.

Моя сигарета уже потухла. Я положила то, что от нее осталось, в пепельницу и постаралась изо всех сил придать лицу умное выражение. Ну что же мне так везет или на откровенных шизиков, или на зануд?

— Не устали еще, девушки? — Иван Петрович, как бы извиняясь, улыбнулся. — Не выдержал я и по старой привычке развел разговорчик на целую лекцию. Ну да, я думаю, простительно, а вам же опять новые знания, верно, Наденька? То есть Ольга Юрьевна, извините, забыл.

— Вы хотите сказать, что подлинность картин из коллекции Траубе была сомнительной? — высказала я свою догадку, уже давно висевшую у меня на языке. — Я правильно сказала?

— Да, правильно, — ответил Иван Петрович. — И первым это сказал я. Есть несколько неопубликованных мемуаров, сомнений в подлинности не вызывающих. Это общие знакомые, любовницы и так далее. Они сохранили описание картин, выставленных под этим названием. Расхождения были. Более того, я засомневался в манере исполнения. Известно, что под одним и тем же названием мастера могли создавать и не одно произведение, это нормально. Но манера! Манера!

— Они же экспериментаторы, — робко напомнила Маринка.

— Верно, все эти мастера были и экспериментаторами, и мистификаторами, но поймите, пожалуйста, такой момент… Как бы вам сказать, чтобы понятнее было… — Иван Петрович посмотрел в сторону и забарабанил пальцами по столешнице, — ну предположим, что физику-экспериментатору вдруг стали бы приписывать после его смерти еще и эксперименты в химии, такое может быть?

— Может, — сказала Маринка.

— Не знаю, — сказал Иван Петрович. — Но поверьте мне на слово, я на этом диссертацию защищал, эти физики в этой химии не экспериментировали, а Траубе попытался им эту химию приписать. Я возмутился. Он возмутился. Результат вы знаете: я стал сантехником, он остался мастером. Вот и вся история.

— А другие картины? — спросила Маринка. — Или вы говорите про все?