На десерт

— Осмелюсь доложить, товарищ полковник, — сказал он. — Составляя докладную, надо учесть, кем у нас в стране является товарищ Берия. Он — куратор как оборонной, так и всех остальных наук. У него одних академиков для интенсификации умственной деятельности сидит по тюрьмам не менее ста. И очевидно будет ему приятно, что ваша идея не просто так родилась, с кондачка, от ковырянья в носу, а возникла на базе всестороннего биологического анализа.

Под эти слова бочкотарного штафирки задумался Тит Ефремович: что ж, пожалуй, и прав этот Гост. И все три часа до отлёта военного «дугласа» на Москву репетировал Тит Ефремович проклятущее слово: аутокопрофагия, аутокопрофагия, аутокопрофагия…Где «ауто», не перепутать бы, ети его, обозначает «сам», «копро» — говно, а «фагия» — пожирание.

И состоялась аудиенция, в итоге которой вышел даже из-за стола товарищ Берия, положил руку на трехзвездный полковничий погон Тита Ефремовича и сказал:

— Мы не ошиблись в вас, генерал. От лица Комитета обороны оглашаю вам благодарность. Отправляйтесь на службу. Победа будет за нами!

И когда окрылённый Тит Ефремович Кологрив — уже генерал! — покинул известнейший в Москве особняк на Садовом кольце — сказал ближайшему сподвижнику товарищ Берия:

— Ты осознал, Кобулов? Я горжусь нашей армией. Ты видел этого гуся? Протокольное рыло. Глаза оловянные, но — «аутокопрофагия». Вот сейчас позвони мы с тобой в ставку Гитлера самому Гальдеру или фон Маннштейну — ни едреной фени не знают они про аутокопрофагию, а у нас захолустный полковник — пожалуйста!

…И теперь, по прошествии десятилетий, генерал-полковник Кологрив прибыл с инспекцией на полигон.

Плохо звезды располагались на небе в те злополучные сутки. Незадача из незадач, но именно в этот день дежурил по части капитан Шнайдер. И хотя давно недуг близорукости одолевает генерала Кологрива, еще издали распознал и углядел он, что дежурный-то по части, безусловно — жид. Что поделать, ну, не любил кривую эту, лишайниковую эту ветвь на древе человечества генерал Кологрив. И когда уж дело касалось жида — распроворнейше мыслил генерал. И возле штабной трехэтажки, намереваясь рапорт принять от дежурного, так разместился на местности генерал, чтобы жидочек в начищенных своих сапогах и пригнанной под фигуру шинели пошагал к генералу с рапортом как раз через мутную и неприглядную лужу. По прямой, только по прямой надлежит идти рапортующему пред очи высшего начальства. Но лелеял мысль генерал Кологрив: вдруг да этот расфуфыренный портупейный жидочек, как принято в их хитрованской породе, устрашится замарать свою отутюженность, схитрит да и пойдет петлёй вокруг лужи? Вот тогда-то и повеселит себя генерал. Вплоть до офицерского суда чести будет тут дело.

Ах, Кологрив, Кологрив… Ловко придумано, да недодумано. Встать бы генералу за десять шагов от конца лужи, а он — впритык!

Всё сразу же понял Марк Евсеевич Шнайдер, как — по неизвестной, вот что обидно! — причине затеял унизить его генерал. Что ж, генерал — брошена перчатка, так поднимет её Марк Евсеевич. А тогда уж держись.

Моряки на параде шагают — восемьдесят пять шагов в минуту. И порадовался втайне Марк Евсеевич, что у них-то, в сухопутных войсках, в инфантерии, парадный шаг — сто двадцать шагов в минуту. Сто двадцать в данном случае — оно куда продукти вней. И как по метроному выдержал стодвадцатку капитан Шнайдер, и такое печатание шага по луже явил, такое штормовое вздыбление волн — будто и не человек тут движется, а чистый торпедный катер. Хотел было шарахнуться вспять от лужи генерал Кологрив, но пронеслось в мозгу у него: нельзя. Посрамление выйдет от этого генералу

И тёмной глинистой жижей от макушки до пят окатило генерала, и папаху из драгоценного каракулевого кляма, и золотые очки «Цайсс, Йена», и барскую пепельную шинель. И двух полковников-прилипал, что тянулись по бокам своего хозяина, окатило как есть.

— Товарищ генерал-полковник! — стальным напруженным голосом отчеканил дежурный, — инженерно-транспортный полк особого назначения… происшествий по части нет… дежурный по части гвардии капитан Шнайдер!

…Подавленно, не без того, поднялся к себе в квартиру капитан. Посреди крохотной прихожей ждала его жена, Жанна Дашиевна..

— А-аа, знаешь уже, — посмотрев на жену, сказал капитан.

— Знаю, — отозвалась жена и подошла обнять.

— Куда, — отстранился капитан Шнайдер. — Грязный я…

— Марька, — сказала сквозь слезы Жанна Дашиевна, — ты самый, самый, самый чистый!.

— Однако, мать, — проронил капитан Шнайдер, — теперь долго тебе не быть майоршей.

— Пропади оно пропадом! — в мокрый отворот шинели сказала Жанна Дашиевна. — Мне с тобой и в лейтенантах было — хоть сейчас всё это вернись.