На Диком Западе. Том 3

Марш ласково положил руку на его плечо. Дэви овладел собой и улыбнулся:

— Я представляю, в каком я ужасном виде. Я не могу вернуться так. Не можете ли вы достать мне пальто или одеяло.

Марш поспешил к поезду, который был обращен теперь в полевой госпиталь. Задержавшись на несколько минут, чтобы распорядиться перевести убитых в один вагон, он взял шинель и направился к Дэви. Вместе они вернулись на поезд, где шли спешные приготовления для возвращения в Джулесберг.

В первый раз в жизни Кезей встретил Марша и Дэви полным молчанием. Его лицо было мрачно, глаза выражали глубокое горе. Молча он указал на бесформенную массу, покрытую одеялом. Марш наклонился и приподнял одеяло. Перед ним лежал Слаттери. Глаза убитого были открыты; казалось, он посылал последнее прости товарищам.

— Как это случилось? — спросил Марш.

— В самом конце сражения, — ответил Пат, вытирая слезы, которые потоком бежали по его мрачному лицу, — в траве скрывалась проклятая змея, которая застрелила его. Я подхватил его на руки, но он ничего не успел сказать; он только посмотрел на меня и скончался. Я хотел бы, сэр, чтобы и меня прикончили.

Что тут можно было сказать?!

Они влезли на платформу. Марш пошел к Мэри, а Дэви, не желая встречаться с ней, направился в свой вагон. Одна женщина подбежала к нему с водой, и он обмыл свое окровавленное лицо. Затем принялся помогать раненым.

Несколько женщин стояли над Руби Кенни, дыхание которой медленно ослабевало. Она умирала от раны в грудь.

После того как все вагоны были прицеплены, поезд на закате двинулся в Джулесберг.

В городе Марш довел дочь до своего вагона и уговорил ее немедленно лечь в постель. Она была невероятно утомлена и расстроена. Это очень пугало отца. Она молча повиновалась. Никогда в жизни она не чувствовала такого утомления. Раздевшись и вымыв лицо, она легла спать. И когда Марш через час пришел взглянуть на нее, она крепко спала.

«Ужасное испытание для нее, — думал он. — Я многое отдал бы за то, чтобы не допустить ее увидеть эти дикие сцены. Самое лучшее для нее сейчас — сон. Но если завтра ей будет плохо, придется послать за доктором».

Он тихо вышел из комнаты, боясь шумом разбудить дочь. Но она была так утомлена и душой и телом, что даже громкий стук двери не разбудил бы ее.

Марш направился в свой офис, чтобы составить список убитых и раненых, организовать похороны и разослать письма родственникам, рассеянным по разным частям Штатов. Это был один из самых печальных дней в истории Тихоокеанского Союза.

Дэви спрыгнул с поезда прежде, чем он остановился, и пошел прямо на свою квартиру. Кезей последовал за ним, безутешный в своем горе. Он застал Брендона стоящим у окна. Дэви смотрел в темную ночь и так ушел в свои мысли, что даже не слышал, как Кезей вошел и затворил за собой дверь. Услыхав наконец его шаги, он пошел навстречу с распростертыми объятиями.

— Ах, Пат, чем я могу вас утешить?! Слаттери был замечательный человек и мой близкий друг. Его теперь нет! Что же делать? Смерть когда-нибудь должна же прийти.

Оба долго молчали. Наконец Дэви снова заговорил:

— Пат, я ухожу на запад, в Калифорнию. Центральная Тихоокеанская железная дорога нуждается в людях. С моим опытом я достану там работу как подрядчик или как мастер.

— Позволите ли вы мне также пойти с вами? — спросил Кезей.

— Я решил уйти отсюда, Пат. Я слишком несчастен. Я потерял ту, которая для меня была дороже всего на свете. Я не могу вынести это. Вдали за работой я, может быть, забуду свое горе.

— Вы ни с кем не поссорились, я полагаю? — спросил Кезей.

— Нет, Пат, никакой ссоры ни с кем. Просто я ухожу. Я решил это окончательно.

— В таком случае возьмите меня с собой. Что вы будете делать без меня?

— Я надеялся, что вы пойдете со мной. Но не решался просить вас об этом. Посмотрим, что скажет Марш.

Они направились в офис, и здесь Дэви сказал Маршу о своем решении. Марш видел, что решение Дэви непоколебимо, и отказался от попытки уговорить его остаться. Что касается Кезея, то Марш сперва не соглашался отпустить его. Но Кезей вспыхнул и заявил, что так или иначе уйдет отсюда. Тогда Марш уступил.

— Вы, конечно, попрощаетесь утром с Мариам? — спросил Марш Брендона.

— Нет, я не хотел бы этого. Так будет лучше. Вы понимаете меня. Если она спросит обо мне, скажите ей, что я ушел, чтобы научиться, как держать свое слово.

В его голосе звучало глубокое огорчение. Марш нахмурился. «Почему, — думал он, — эта молодежь так несговорчива, нетерпима и так чувствительна? Решение совершенно безрассудное. Им нет никакой необходимости разлучаться. Дочь бледна и похожа на выходца с того света, но не хочет, чтобы даже имя Дэви упоминалось при ней, а он… страдает, мучается и все-таки хочет исчезнуть из вида Мариам. Странно, — говорил он себе, — а ведь они любят друг друга. Это так же ясно, как то, что солнце светит. Но что я могу сделать?!»

Он решил, что самое лучшее — не вмешиваться и предоставить времени залечить сердечные раны: время лучший врач.

Он сел и написал письмо своему знакомому Чарльзу Крокеру, главному строителю Центральной дороги.