На Диком Западе. Том 3

Несмотря на отказ капитана, Доэ полагал, однако, что тот согласится на его условия: пока тот говорил, он уже разрезал ремни на его руках, хотел было разрезать и остальные, как вдруг более десятка краснокожих ворвались в вигвам, кинулись на Роланда, выли и подымали свои ножи и топоры, как-будто хотели разрубить его в куски. Таково, без сомнения, и было намерение некоторых из них: они нанесли бы ему несколько ударов, если бы старые и более спокойные воины не отстранили их, хотя и не без труда. Поднялся спор, кровавая, ожесточенная борьба, подобная борьбе стаи разъяренных собак над смертельно раненой пумой, которую все одновременно хотят разорвать в куски. Лишь несколько мгновений длилась яростная свалка; потом Роланд был схвачен тремя сильными шавниями и на руках унесен из вигвама. На улице он увидел толпу мужчин, женщин и детей, которые с яростью напали на него, били его палками, кололи ножами так бешено, так исступленно, что воины едва смогли защитить его от их нападений. Однако подоспели к ним на помощь еще другие, более осторожные люди и вынесли пленного.

Крики разбудили и Эдит, которая все еще находилась в вигваме Венонги. Крик старухи, жены Венонги, которая первая нашла труп, вызвал общую суматоху. Жители деревни врывались в вигвам в ужасе и смятении громко выли и подымали около Эдит такой гомон, который хоть мертвого мог бы разбудить. Она поднялась со своего ложа и слабая, подавленная, свернулась в темном конце вигвама, чтобы хоть таким образом укрыться от беспощадных существ, которые, как ей казалось, жаждали ее крови.

Страх ее увеличился еще более, когда в помещение вдруг ворвался человек и, схватив ее, кинулся с нею к выходу, а на ее отчаянные мольбы не убивать ее, отвечал хорошо знакомым ей голосом Браксли:

— Не бойтесь! Я пришел не затем, чтобы убить, а чтобы спасти вас. Обезумевшие индейцы убивают теперь всех, лишь бы они были белые, и потому мы должны бежать. Моя лошадь оседлана, леса открыты для всех, и я спасу вас!

Не обращая внимания на сопротивление Эдит, которая готова была скорее умереть, чем быть обязанной спасением мошеннику, вынес он ее из вигвама, крепко обхватил руками и поднял на стоящую наготове лошадь. Она стояла под вязом и вся дрожала от страха при том шуме, который наполнял площадь. Тут собралось теперь все население деревни, женщины и дети, молодые и старики, сильные и слабые, — и все в ярости кричали. Даже Эдит менее боялась Браксли, после того как ее взгляд упал на разъяренную орду, толпившуюся на площади вокруг кого-то, заслоняя его собою, между тем как другие зачем-то бешено прыгали, размахивая оружием, и издавали пронзительный и протяжный вой. Многие выходили из вигвама, и их вой, менее пронзительный, сменялся часто краткими жалобными возгласами. Они несли на руках чей-то труп. Сначала Эдит не могла догадаться, кто это был; но когда они приблизились, она в ужасе увидела индейца с окровавленной и обезображенной головой.

Но самое ужасное ожидало ее еще впереди. Вдова Венонги вдруг выскочила из вигвама, держа в руке головешку. Она подбежала к трупу мужа, посмотрела на него с минуту взглядом тигрицы, у которой только что отняли детеныша, потом вдруг издала вой, пронзительно пронесшийся по всей площади, подняла горевшую головешку себе на голову; волосы ее запылали ярким пламенем, и она побежала на середину площади, подобно фурии, наполняя воздух криком, на который толпа отвечала не менее диким и ужасным воем.

Когда народ расступился, Эдит увидела середину площади. Там находились двое пленных. Их прикрутили к столбам, привязали им руки высоко над головами, а под ногами подстелили вороха рисовой соломы, сена и т. п. То были белые. Дикие срывали с них одежду, тогда как другие все еще приносили охапками хворост и подкладывали его под пленных. В одном из прикованных людей Эдит ясно различила Ральфа Стакпола; в другом же с ужасом, оледенившим у нее в жилах кровь, узнала своего брата… Да, это Роланд! Она не ошиблась… Он был привязан к столбу и окружен толпами индейцев, с нетерпением ожидающих ужасного зрелища, тогда как вдова Венонги стояла на коленях у костра и уже поджигала его головней.

Пронзительный, жалобный крик Эдит при виде этого кошмарного зрелища, казалось, тронул бы даже каменные сердца. Но индейцы не знали ни сострадания, ни жалости: они как будто не слышали пронзительного крика девушки, или не обратили на него внимания. Сам Браксли, охваченный и потрясенный ужасным зрелищем, забыл на минуту о своем предприятии; но скоро он пришел в себя, обхватил Эдит крепче руками, из которых она было почти освободилась, пришпорил лошадь, и пустился в бегство. Никто из индейцев не заметил его, вероятно еще и потому, что он был одет по-индейски. Даже в бегстве своем он невольно еще раз бросил взгляд на жертву своего бесстыдного обмана. В это время на площади раздался общий крик радости; в кучке дров показалось пламя, и видно было, что казнь началась…