На дне

И я засыпал свой путь трупами, я выстилал свою собственную дорогу к истине кровью тех, кто якобы стали моими собратьями. И мне дьявольски везло. Но кто об этом узнает и узнают ли. Да и имеет ли теперь значение… Мои победы приписывали случайностям, чудесам, силе армии и разведки. Тот автобус с детьми, который вменили мне в вину, а я и не думал защищаться это я расстрелял всех террористов, охранявших его. Расстрелял до того, как прилетел вертолет и якобы освободил всех пленных. Они были мертвы до того, как он приземлился.

И эта девочка шахидка… у меня не было выбора. Да, я смотрел в ее глаза и видел там отражение старой безглазой корги, она качала головой и смеялась.

"Выбирай, Зверь, или отдашь мне ее или она заберет сотни и подарит их тоже мне… Выбирай, святоша. Выбирааай".

И я выбрал. Пока она билась в конвульсиях, я стиснув зубы слушал смех этой сволочи… а потом меня как ударили под дых.

"Сюрприз… дадада, мальчик. Ты же просил. А вот и твоя совесть. Обернись."

Обернулся и омертвел. Никогда не забуду выражение ЕЕ глаз в эту секунду. Вся боль вселенной обрушилась на меня и придавила каменной плитой, заставляя понять, что уже никогда мне из-под нее не выбраться. Это конец. Блядь. Почему сейчас. Здесь. Почему, мать вашу. За что эта грязная сука-судьба так глумится надо мной. Какого хрена исполняет мои желания таким чудовищным, таким ужасным способом.

Такая чистая, такая хрустальная мечта увидеть мою Дашу, мою девочку, мою малышку обернулась самым настоящим кошмаром.

И вот он я… лежу на спине, продырявленный пулями и смотрю, как она бьется в стекло, как кричит, плачет, как сходит с ума и шепчу ей о любви. Шепчу и чувствую, как растягиваются в улыбке мои потрескавшиеся губы. Она будет жива, моя девочка. Она спаслась. А остальное не имеет никакого значения.

Но… это еще был не конец.

И я выжил. Как? Так как выживают самые настоящие звери, на чистом энтузиазме и желании вернуться домой. Я попал в плен и просидел долгие месяцы в яме. Знай они кто я на самом деле то меня бы ждала лютая смерть, но мне повезло, и я отделался шрамами, ожогами с диким желанием выжить любой ценой не могла совладать даже смерть. А я смотрел ей в глаза каждый день… Пока меня не отбил спасательный отряд. Я тогда уже не ходил, не разговаривал и мочился под себя.

Несколько месяцев в больнице пока не заросли сорванные голосовые связки, не срослись сломанные кости и на попутках в город. И там на КПП попал в перестрелку. Дальше смутно помню, что происходило, но когда у меня на чистом русском языке спросили, как меня зовут прохрипел:

— Максим Воронов

* * *

Она возвращала меня к жизни моя девочка. Каждым взглядом, каждым прикосновением. Оживляла своими сладкими слезами, льющимися из глаз, слезами обо мне. Я сцеловывал каждую из слезинок и закрывало в изнеможении веки. Не в силах поверить, что все же стою на берегу, что сжимаю ее в объятиях, а рядом сопит наш крошечный сын… Мой сын. Второй сын.

А первый стоял рядом и заглядывал в колыбель и восторженно комментировал все, что делает малыш.

— Он… он такой маленький.

— Очень маленький.

Даша держит меня за руку так крепко, что мне кажется мои пальцы раскрошатся, но я бы ни за что не выпустил ее руку. Все эти дни, после моего возвращения, она хватала меня за ладонь и боялась отпустить.

— Если я трону его пальчики они не сломаются?

— Не сломаются. Малыши очень крепкие. Тронь.

Яша протянул руку и коснулся кулачка ребенка, потом тут же отнял руку.

— Как вы его назвали?

— Мы ждали тебя, чтоб ты его назвал.

От неожиданности вздрогнул и повернулся ко мне. До сих пор нам с ним не удалось поговорить. И этот разговор висел надо мной, как стопудовая гиря, готовая вот-вот обрушиться на меня и размозжить мне голову и сердце.

— Я? — взгляд синих глаз, так напоминающих мои собственные, загорелся.

— Да. Ты его старший брат и если хочешь ты можешь назвать его любым именем.

Яша вопросительно посмотрел на Дашу, и та кивнула. Моя понимающая девочка. Мудрая и смелая.

— Можно я назову его Марком?

— Красивое имя.

Даша прижала к себе моего старшего сына, а я ощутил, как сердце сжимается еще сильнее. Оно словно не в состоянии выдержать обрушившегося на него счастья.

* * *

Я просил у нее прощения каждый день. Нет, не словами. Они казались мне слишком банальными и мелкими. Только прикосновениями и тишиной. Особенно когда прикасался к шрамам на ее спине, руках… Шрамам, оставленным мною.

— Малыш… — с горечью выдыхая, нащупывая их под тонкой шерстью свитера.

— Молчи, — закрывает мне рот поцелуем, не давая больше говорить, не давая вспоминать и сожалеть. Помогая мне возродиться, помогая выкарабкаться из тьмы, в которой я каждую ночь орал от ужаса, вскакивая в постели и чувствуя, как обливаюсь холодным потом.

"Я здесь. Я тобой. Мы уже не там… ты дома, Максим, любимый, ты дома"

Но меня тошнит и кажется вот-вот вывернет наизнанку. Я всегда буду там, забыть такое невозможно. Я снова и снова буду прятать ее, буду бояться, что не смогу защитить и… и там, во сне я опять буду хлестать ее плетью, а потом рубить себе руки топором.