На дне Одессы

— Это моя подруга — Надя. Та, о которой я говорила вам.

— А! — Клара Ильинишна протянула Наде руку и посмотрела на нее с любопытством.

Надя вспыхнула и с каким-то благоговением пожала ее руку. Вдруг Надя спохватилась и у нее вырвалось громкое "ах!".

— Что такое? — спросила Бетя.

— Я так виновата перед тобой, Бетичка, — забормотала Надя и стала шарить в кармане. Она отыскала письмо и подала ей.

— Письмо?! — воскликнула Бетя и вскочила.

Ее точно подбросило.

— Да, письмо, от брата…

Не успела Надя договорить, как Бетя стремительно, дрожащими руками вырвала у нее письмо и вскрыла его. Из конверта вылетело на одеяло коротенькое еврейское письмецо и какая-то плотная, глянцевитая печатная бумага, сложенная вчетверо.

— Schiffskarte[23]! — вскрикнула она и быстро подобрала бумагу, точно боясь, чтобы ее не отняли у нее. Она затем поднесла ее к губам и прильнула к ней.

Бетя не ошиблась. Эта была точно давно ожидаемая Schiffskarte. В приложенном письмеце брат писал:

"Посылаю тебе билет от Гамбурга до С.-Луи. До Гамбурга будешь ехать железной дорогой. Завтра получишь на проезд по железной дороге деньги. Выезжай немедленно. Я, жена и дети ждем тебя с нетерпением. Мы для тебя приготовили хорошую, светлую комнату".

У Бети градом хлынули слезы. Она подняла глаза к небу, сложила руки и застыла на несколько минут в такой позе. Губы ее в это время шептали молитву. Окончив молитву она схватила руку Клары Ильинишны, стала горячо целовать ее и лепетать, задыхаясь от волнения:

— Я не хочу теперь умирать. Я хочу жить. Дорогая барышня, сестриценька. Мне немедленно надо ехать в Нью-Йорк. Выпишите меня сейчас же из больницы. Мне надо собираться. Ах, как я счастлива. Где мое платье?! Дайте мне мое платье! Маланья! Видишь, — обратилась она к Наде, не выпуская руки Клары Ильинишны, — какой мой брат — честный, славный? Дорогой Самуил. А помнишь, Надя, слова Вун-Чхи: "Подожди немного, отдохнешь и ты". Всякому — свое время. Мы все, все отдохнем. Чего же вы молчите, дорогая барышня, сестриценька? Выпишите меня сейчас.

Клара Ильинишна слушала и молчала. И по мере того, как росло волнение Бети, лицо ее затуманивалось все больше и больше. Она обняла Бетю, поцеловала ее в голову и сказала:

— Деточка. Я не могу вас выписать без врача. Я не имею права.

— Как же будет? — стала Бетя ломать в отчаянии руки.

— Обождите до вечера.

— Ах, как долго ждать…

Сильное волнение утомило Бетю. Силы покинули ее и она упала на подушки бледная, измученная.

Со двора донесся звонок. Привратник извещал посетителей о конце приема.

Надя встала и попрощалась с Бетей и Кларой Ильинишной.

Бетя провожала ее глазами до дверей, и, когда та скрылась, натянула на себя одеяло и глухо зарыдала.

* * *

К вечеру Бете сделалось плохо и она умерла, крепко прижимая к груди Schiffskarte. Клара Ильинишна закрыла ей глаза и хотела вынуть из ее посиневших пальцев Schiffskarte, но не могла. Бетя крепко держала ее и даже мертвая не хотела расстаться с ним.

Клара Ильинишна махнула рукой и Бетю отправили вместе с kart’oй в мертвецкую.

На следующее утро ее похоронили.

Мир праху твоему Бетя, и да дарует тебе, наконец, Бог желанный покой и отдых! Ты заслужила их.

XXVIII У РЕКИ ВАВИЛОНСКОЙ

8 часов вечера.

В зале — неуютно. Горит только один рожок и все предметы кажутся бледными, расплывчатыми.

Ни одного "гостя". Впрочем — неудивительно. Рано. Страсть в образе пьяного зверя и буйной гетеры спит еще. Но скоро она проснется и хлынут сюда из всех частей города мутные волны прекрасных молодых людей с бегающими глазами и пылающими губами. И в ожидании их, девушки, как всегда, наряженные и накрашенные, прохаживаются по залу.

Скучно, тоскливо! На дворе хлещет дождь и ветер с ожесточением рвет оконные рамы. В полуоткрытые окна глядит тьма.

Девушки не прохаживаются, а мечутся, как звери в клетке, и лица у них злые, угрюмые. Они избегают говорить друг с дружкой и каждая думает о чем-то под шум дождя и вой ветра.

Сильнее всех мечется Чешка.

Видали ли вы когда-нибудь в зверинце тигрицу? Она ни секунды не постоит на месте. Вертится колесом и маячит перед вами, как маятник.

Чешка похожа сейчас на тигрицу.

Сегодня день годовщины смерти ее возлюбленного, Яна. Она хотела остаться у себя в комнате, зажечь свечи перед его портретом и, глядя на него, на его славное лицо, предаться воспоминаниям об их счастливой и беспечной жизни. Но Антонина Ивановна не разрешила ей.

Ужасный вечер! Это один из тех вечеров, когда всех обитательниц этого дома охватывает безумная тоска, страх перед будущим, раскаяние, и из темных углов выплывают картины детства и милые образы — отца, матери, сестер и братьев. Пытка!

"Хоть бы скорее, — думает каждая, — пришли гости. Они внесли бы новую струю и отлегло бы от сердца".

Но гости не идут. А дождь все хлещет да хлещет, ветер яростнее рвет ставни, и Макс в грязном пиджаке, помятом котелке и со своим неизменным флюсом, в углу, в тени наигрывает на рояли pianissimo какой-то ноющий романс.

— Эх! Тосковать, так тосковать! — воскликнула Катя и обратилась к Максу: — Играй, пожалуйста, "Разлуку".