На Днепре (Роман. Рассказы)

— Не трогай ты! — пробурчал хозяин. — Оставь его угол, пусть уж…

В корчме снова стало тихо.

Зозуля тщательно смыл с телефонного аппарата пятна, приговаривая вполголоса:

— Ну, и нарветесь же вы!.. Ну, и попадет же вам за это!.. — Не оглядываясь по сторонам, он продолжал — Ну вот, значит, аппарат этот… телефон, я говорю… Штука она смирная, деликатная, механизм в ней тонкий… Целая, можно сказать, машина. Ежели плохо с ней обращаться, так будто живого человека обижаешь. Мало ль что молчит… А трогать он никого не трогает…

Но возле Зозули уже никого не было, остался только дед, который, по обыкновению, сидел возле печи, распространяя вокруг себя тяжелый дух, и что-то беззвучно шептал.

— А трогать он никого не трогает, — повторил Зозуля, крича старику прямо над ухом.

Тот смотрел на него и причмокивал.

Охваченный тоской, Федор побрел к себе в угол и больше оттуда не выходил, ревностно оберегая телефон.

Через несколько дней приехал Бучильников. Он привез первых двух человек, чтобы отсюда доставить их к границе.

Зозуля рассматривал их, стиснув зубы.

Приезжие — помещики с холеными лицами — неподвижно сидели в тяжелых шубах и зорко охраняли свои вещи.

Зозуля разглядывал их с яростью, со свирепым огоньком в глазах.

«Вот гады! Вот пиявки! Награбили, значит, всякого добра и теперь тикают!..»

А те сидели испуганные, избегая взглядов Зозули, возившегося у телефона. Они рвались поскорее уехать. А на другой день появились еще телеги, приехали еще люди.

Робко и украдкой Зельда знаками вызвала Зозулю во двор. Он нашел ее за клуней, куда она понесла выколачивать матрац.

— Хозяйка говорит, провода перерезаны, — шепотом передала ему девушка. — А ты, говорит она, зря звонишь, только людей дурачишь, будто телефон работает…

— Она так и говорила?

— Да! Она сказала еще, что красные теперь очень далеко отсюда… Не успели даже сообщить тебе, чтобы и ты уходил, так шибко удирали. И потом еще, она говорит, не сегодня завтра придут сюда поляки и тогда тебя повесят.

— Это все она говорила?

— Она!.. Может, тебе и впрямь лучше уходить?

— Не, девонька, так не годится! По уставу — самому поста нельзя бросать.

Омертвевшими руками Зельда снова принялась выколачивать матрац.

Зозуля сворачивал цигарку дрожащими пальцами.

— Думка у меня одна, сестричка, — сказал он погодя. — Я далеко в лес ходил, побывал и там, откуда стрельба доносится, а поляков нигде не видел. Верстах в двенадцати отсюда провода перерезаны, а дальше, к нашим, они, сдается мне, в порядке. Надо мне, видишь ли, снова связь наладить, а проволоки нету.

С минуту оба молчали.

— Вот я и задумал, — шепнул Зозуля. — Не поможешь ли, сестричка, гвоздей раздобыть? Топор еще я приметил в клуне и плоскогубцы небольшие…

С глубокой ненавистью к постояльцам, ни разу не обмолвившись с кем-либо из них хотя бы словом, Зозуля все звонил по своему онемевшему телефону. Он проделывал это всякий раз, когда в корчму наезжало много народу. Гости пугались его, кусок не лез им в горло, они сидели, боясь слово молвить, и хозяевам приходилось их успокаивать:

— Кушайте на здоровье, кушайте и не обращайте внимания! Это он сдуру звонит, пусть себе звонит!

Зозуля отозвал корчмаря в сторонку:

— Вот что, земляк, я тебе скажу. Наши, красные, значит, совсем недалеко отсюда, — скоро здесь будут, сообщили мне. Вот я и говорю — телефона, значит, со стены не снимать… как висел, так пусть и висит. Не вы, значит, вешали его, и не ваше, значит, дело его трогать. А ежели кто из приезжих про меня пытать станет, то ему говори: свой, мол, человек, давно у тебя проживает. Потому ты помни, хозяин, наши, красные, вот-вот вернутся, и тогда…

Хозяева ни одному его слову не верили, но все же колебались:

«А кто его знает… Может, и в самом деле лучше с ним не ссориться».

Корчмарка все же не унималась:

— Пусть уважение имеет! Хоть бы по хозяйству помог!

Но когда она однажды велела ему внести в корчму вещи приезжих, он цыкнул на нее, лицо его налилось кровью, и руки грозно поднялись, как бы для удара.

— Эх вы! — только выдохнул он.

Каждый вечер Зозуля уходил в болотистый лес. За спиной мешок с инструментами, за поясом топор и всякие дощечки под мышкой. До утра пропадал, вечером снова исчезал. По ночам он снимал со столбов провода, тянувшиеся в сторону неприятеля, и чинил линию, которая вела в корчму.

5

Старый дед до тех пор смотрел в календарь в ожидании поста…

К вечеру корчма была переполнена. Все комнаты заняты приезжими. Они приехали накануне, и возницы привезли также много тюков и сундуков.

За всем этим Зозуля наблюдал с чувством горькой обиды, с невыносимой болью в душе, но жаловаться было некому.

— Вот пиявки! — бормотал он про себя. — Обирают нашего брата! Наше добро увозят!

Вечером в корчме накрыли большой стол. Один молодой купец требовал, чтобы зажгли свечи.

— Кончился пост, хватит! — настаивал он. И каждый раз пренебрежительно добавлял: — Что, мы заплатить не можем, что ли? — Здесь, у границы, у него развязался язык. — Плевал я на все! Благодарю покорно! Я, знаете ли, привык к шелковому белью… Сейчас такое ношу и впредь буду! Нате, посмотрите — чистый шелк!