На Днепре (Роман. Рассказы)

Во время оккупации немцы разграбили колхозное имущество и отобрали почти весь скот. Когда началось наступление Красной Армии, от стада осталось всего три телки, один бычок, две козы и одна маленькая лошадка, сгорбившаяся и слепая на один глаз. В лесу все были сильно напуганы, так как немцы начали отбирать молодых колхозниц и угонять их на работу в Германию. Текла, боясь, что могут забрать и ее, вместе с остатками стада ушла в глубь леса. А в ту ночь, когда немцев прогнали, ей было очень страшно. По всему лесу рвались снаряды. От страха Текла даже вздремнула, — не то чтобы вздремнула, а так, забылась, как это бывает, когда сердце долго и усиленно бьется и тело охватывает непреодолимая слабость. Ее разбудил грохот взрыва упавшей неподалеку бомбы. В то же мгновение взошла луна, и Текла смогла торопливо пересчитать свое стадо. И тут ее объял еще более сильный страх: вместо двух коз она насчитала три… Ну, конечно, она наслушалась разных небылиц и к тому же не успела еще очнуться ото сна… Присмотревшись, она сообразила, что это та самая коза, которую весной глухонемой забрал из колхоза. У нее мелькнула мысль: «Ах, немцы, поди, и его уже убили!» Его не трогали до самой последней минуты, заставляя стричь и брить их… Хороший был человек… Весной, придя в колхоз за козой, недавно принесшей приплод, он очень радовался, что она узнала его; а потом, обращаясь к Текле, провел ребром ладони по горлу, словно желая сказать: «Зарежут меня немцы… зарежут…»

— Вот так и провел рукой?

При этом жесте в памяти скульптора, как живой, встал отец, и он опять впал в оцепенение. Ему еще так много хотелось спросить, но, когда он пришел в себя, Теклы уже не было.

«Коза моего отца?» — снова прошептал он, беззвучно шевеля губами.

За последние несколько лет перед войной он ни разу не побывал у отца и лишь изредка отделывался коротенькой весточкой. Ну, о чем можно писать глухонемому отцу? «Отец, недавно я опять выслал тебе немного денег. Получил ли ты их? Как поживаешь? Я здоров и работаю. Все хорошо…»

Конечно, не один он, многие сыновья так относились к своим отцам и потом горько об этом жалели. И все же он даже не пытался отогнать от себя простую человеческую мысль: «Эх, плохо я поступал!..»

В больших городах, среди новых людей, в кругу которых он жил, работал и пользовался успехом, несмотря на все внешние перемены, где-то в глубине его души продолжал жить двенадцатилетний «Лейбл, сын парикмахера». И никогда еще скульптор не ощущал с такой силой, что он всего только «Лейбл, сын парикмахера», как сейчас, на крыльце опустевшего отцовского дома. Талант приносил ему признание и счастье. Так продолжалось до тех пор, пока вместе с другими красноармейцами он не попал в плен к немцам. Немцы, узнав, что он еврей и талантливый скульптор, предложили ему:

— Хочешь прожить лишний день, а потом и еще день? Тогда лепи с нас бюсты.

Он спросил у себя, может ли пойти на это «Лейбл, сын парикмахера», во имя надежды бежать к партизанам, и, поколебавшись, все же согласился лепить немцев; работая, он не мог отделаться от мысли, что впервые призвание пробудил в нем не кто иной, как отец — глухонемой человек, с самого рождения учивший сына зорко наблюдать жизнь во всех ее проявлениях. И вот теперь те, кого он лепит, убьют отца, а может быть, уже убили.

В конце концов ему удалось бежать. Два с половиной года сражался он как рядовой партизан, и некогда было ему даже подумать о своем призвании.

А теперь он сидит на крыльце отцовского дома совершенно опустошенный. Он должен снова найти себя, как некогда «Лейбл, сын парикмахера». Но что могут дать ему теперь этот город или этот дом? Они мертвы! Спустилась ночь, а он все сидел на крыльце, один из немногих жителей города, оставшихся в живых. Отец его был глухонемым, и теперь коза своим блеянием словно заступалась за него и требовала за него ответа.

Две крохотные комнатки с кухней были разорены, наполнены чудовищной пустотой, словно ограбленные могилы, и лечь там спать в эту тихую, теплую ночь было для него все равно что улечься в могилу. Так и просидел он всю ночь на крылечке под вывеской, то забываясь, то просыпаясь снова, а на заре, в свете луны, которая начала меркнуть, еще не успев полностью взойти, перед ним мелькнуло какое-то видение, похожее на галлюцинацию. Сквозь сырой утренний туман увидел он в конце улицы крепкую, невысокую фигурку девушки с рюкзаком за плечами. Словно каменная статуя, она тяжело шагнула и исчезла в узком проходе между домами.

В ту ночь ему и в голову не пришло, что еще кто-нибудь мог вернуться в этот мертвый город.

3